Это тоже было одно из тех воспоминаний, которые… Но нет! Не себя, а других он видел в такой позиции, десять раз, сто раз! Все пытался представить, что они сейчас чувствуют, и вот теперь он сам одно из действующих лиц, а молодой человек, что стоит в коридоре — из вновь прибывших, видно, сел в Тулоне, — и смотрит, прижав лицо к стеклу, — это прежний он.
А эта процессия, что тянется, толкаясь, по вокзальному перрону, потом наискосок через пути, медлительно, равномерно продвигаясь к выходу, это обшаривание всех карманов в поисках билетов…
— Уверяю вас, вы их засунули в маленький жилетный карман, тот, слева.
Она снова обратилась к нему на «вы». Зазывалы на ходу выкликали названия гостиниц, но Жюли их не слушала. Она взяла бразды в свои руки. Зашагала вперед, продвигаясь в толпе куда быстрее, чем он, а добравшись до выхода, тут же заявила:
— Багаж лучше сдать в камеру хранения.
У каждого из них имелось всего по одному чемодану, но ее чемодан был и впрямь довольно обременителен — тяжелый.
Таким образом, стоило им выйти за пределы вокзала, как они перестали походить на приезжих. Они сразу же направились к центру города. Стояла прелестная ясная ночь, кафе еще не закрылись. Вдали светилась вывеска «Казино у пирса», отражаясь в воде залива множеством огоньков.
Жюли смотрела вокруг без восторга и удивления. Она слегка подвернула ногу — подвел высокий каблук, — и с этого момента опиралась на руку своего спутника, но все равно оставалась ведущей. Тянула его за собой, не тратя лишних слов, с невозмутимостью муравья, следующего велениям инстинкта.
— Это, что ли, и есть пресловутая Английская набережная?
Кованые фонари, сияющие в черной пустоте. Просторная, уходящая вдаль набережная, вымощенная маленькой желтой плиткой, ее пустые скамейки, череда автомобилей перед дворцами и казино.
Женщину не ослепляло все это. Она шагала, мимоходом бросая взгляд во все переулки, что попадались на пути, наконец свернула в одну из улочек, оглядела сначала закрытые шторами витрины закусочной, потом заглянула в щель приоткрытой двери.
— Попробуем переночевать здесь.
— Это же кафе, — удивился он.
Но она указала на дверь под вывеской, на которой белыми буквами значилось: «Отель» — рядом с кафе, в том же здании. Они вошли в освещенный зал, Жюли устало плюхнулась на пурпурную банкетку, но поскольку здесь были люди, начала с того, что раскрыла сумочку, поднесла к лицу зеркальце и залепила себе рот красным.
Потом обернулась к господину Монду:
— Есть будете?
Они не пообедали в Марселе — за час перед отправлением поезда, когда можно было это сделать, ни он, ни она еще не успели проголодаться.
— Что у вас есть?
— Великолепные равиоли. А для начала, если не возражаете, луковый суп. Или бифштекс с кровью.
Несколько столов были заняты, за ними ужинали посетители; вскоре приборы поставили и перед ними. Хотя круглые электрические лампы светили ярко, в воздухе была разлита томная, словно бы хмельная усталость. Присутствующие говорили мало, ели сосредоточенно, будто трапеза являлась для них серьезным делом.
— Смотрите! В углу, слева… — шепнула она ему.
— Кто это?
— Не узнаете? Это же Парсонс! Один из трех братьев Парсонс, воздушных акробатов на трапеции. А с ним его жена. В английском костюме! Небось, никогда таких не носила, она в нем похожа на баночку для табака. Она в их номере заменила одного из братьев, Люсьена, он разбился в Амстердаме.
Самые заурядные люди. Этот малый, с виду лет тридцати пяти, напоминал скорее не циркача, а принарядившегося рабочего.
— Наверное, у них здесь представление… Глядите! Там, дальше, через три столика…
Внезапно воодушевившись — всю апатию как рукой сняло, — чтобы подчеркнуть важность происходящего, она снова и снова хватала своего спутника за руку, побуждая разделить ее восторг:
— Жанин Дор! Певица…
Последняя была жгучей брюнеткой. Волосы, черные как вороново крыло, ниспадали маслянистыми прядями по сторонам бледного лица, на котором выделялись громадные запавшие глаза, обведенные темными кругами, и кроваво-красный рот. Она восседала за столиком одна, трагическая, презрительная, и ела спагетти.
— Ей уже, наверное, больше пятидесяти… А она все еще может больше часа продержать зал в напряжении, только песнями, совсем одна! Люди слушают, затаив дыхание… Глупо упускать такой шанс! Надо бы пойти, попросить автограф…
Она вдруг вскочила и направилась к хозяину закусочной, сидевшему за кассой. Зачем, господин Монд не понимал. Их ведь уже обслужили. Он ждал. Смотрел, как она уверенно говорит что-то, потом хозяин взглянул на него, казалось, одобрительно, и она подошла к столу:
— Дайте мне квитанцию из камеры хранения.
Отнесла ее и вернулась:
— Есть свободный номер на двоих. Надеюсь, вас не стеснит?.. Да у них, может, и не нашлось бы двух одноместных… К тому же это могло бы показаться неестественным! О, гляньте! Те четыре девушки справа от двери… Это танцовщицы!
Жюли ела так же старательно, как в Марселе, но зорко посматривала вокруг, ничего не упуская из виду.
— Хозяин сказал, что сейчас еще не время… Только мюзик-холлы закончили работу, а казино и ночные забегаловки начнут закрываться не раньше трех. Вот я и думаю, не следует ли мне…
Он понял не сразу. На лбу молодой женщины прорезалась морщинка. По-видимому, она думала, как получить ангажемент.
— Кормят здесь хорошо и недорого. Да и комнаты, похоже, чистые.
Они допивали свой кофе, когда явился посыльный с сообщением, что их багаж прибыл и уже доставлен в номер. Жюли, несмотря на все тяготы минувшей ночи, больше не выглядела сонной. Острым взглядом проводила Жанин Дор, которая через маленькую дверь направилась к гостиничной лестнице.
— Они все здесь ночуют. Через час новые набегут…
Но час, столько пустого времени — нет, это слишком долго. Она выкурила еще одну сигарету и, зевнув, встала:
— Поднимемся к себе.
Любовью они занялись только на третий день. Три беспорядочных дня… В их комнате, выходящей окнами на узкий дворик, были лишь несколько старых выцветших стульев, на полу сероватый ковер, до того потертый, что виднелась основа, кресло, покрытое гобеленом, бумажные обои на стенах, скорее коричневые, чем желтые, да в углу ширма, скрывающая туалет и биде.
В первый вечер Жюли разделась за ширмой, откуда появилась в пижаме с голубыми полосками. Но брюки в ту же ночь сбросила, они ее стесняли.
Спал он плохо. Кровати стояли рядом, разделяемые ночным столиком и ковриком. Ужин никак не желал перевариваться. Господин Монд прислушивался к звукам, доносящимся из закусочной, и несколько раз спускался вниз, чтобы попросить соды.
