Войдя, Евгения Семеновна обнаружила, что черт еще не покушал, и, налив супчик половником в глубокую тарелку, стала кормить черта с ложечки…
Соседка ниже этажом, только что подметя штукатурку с пола и пропылесосив комнату, села попить чаю с тортиком, когда на нее с потолка закапало.
Соседка задрала голову. Из правого кухонного угла сочилось.
Соседка побежала звонить соседке.
Евгению Семеновну нашли за кухонным столом.
По кухне плавали тапочки (видимо, черт опять открутил краны, а покойная уже не могла встать, чтобы их перекрыть).
В холодильнике стояли мышеловки.
В мусорном ведре, полном воды по горло, плавала пустая бутылка «Антимышь».
Пальцы покойной украшали золотые перстни и кольца с крупными бриллиантами.
В волосах, точно в паутине, запуталась аквамариновая диадема, в мелких изумрудных подвесках.
Черт как ни в чем не бывало сидел на туалетном столике, в виде статуэтки сандалового черного дерева.
Не плачь обо мне
Это было за неделю до свадьбы. Спустя год, как они познакомились.
В синий февральский вечер. В половине седьмого.
На углу, где круглосуточная палатка, тонированный фордик с заляпанными номерными знаками сбил девушку и не остановился.
Там у нас постоянно кто-то перебегает, хотя до светофора три шага, и их, конечно, частенько на этом углу в лепешку. Торопятся пешеходы. Их понять можно. Но ведь и автомобилисты тоже торопятся. Все куда-то торопятся. Решительно все. Все кому не лень.
Вот и владелец фордика, видимо, торопился, и девушка эта тоже. Тут дело только в распределении: кому-то повезет успеть, а кому-то (сами знаете, как бывает)…
Вот он (водитель), наверное, успел, куда ему было нужно, а эта девушка нет.
Конечно, люди все очень возмущались и долго не расходились. Всем интересно было посмотреть, как там у этой сбитой дела, и обсудить событие: насмерть ее зашибло или «не совсем». Когда кого-нибудь зашибет «совсем», то тут на весь день впечатлений, и завтра на работе будет что обсудить, и даже, может быть, сегодня, в дорожном патруле эту сбитую покажут (можно будет за ужином посмотреть).
У нас люди не злые, не жестокие, так… Любопытные просто. Им не то чтобы хочется, чтобы непременно насмерть, но все-таки когда насмерть, то тут уж никто не откажет себе в удовольствии протиснуться к месту инцидента поближе и рассмотреть все в деталях, как следует.
У этой сбитой дела были плохи. Ее отшвырнуло далеко назад, хотя ей было нужно, наоборот, вперед, через дорогу. Но ее обратно, прямо под щиты круглосуточной палатки, и там ее смяло внутри пальтишка и перекрутило как следует. Шиворот-навыворот.
И ей уже не нужна была медицинская помощь.
Она лежала, хорошенькая, молоденькая, под этими щитами, как куколка. И худенькое запястье, высунувшись из рукава, смотрело в пятно фонаря, и на пальцы садились и не таяли снежные мухи.
Колечко было ей чуть велико и легко соскользнуло вниз, в асфальтовую слякоть.
Наконец девушку завернули в мешок и увезли в сторону 67-й районной больницы, без всяких мигалок с сиренами. Это час назад девушка торопилась куда-то. А теперь уже нет. Теперь был девятый час вечера. И она опоздала совершенно точно.
Новенький телефончик, отлетевший от удара на ту сторону улицы, заносило снегом. Кто-то наступил на него каблуком.
Экран треснул. Но телефон оказался крепенький. И пока окончательно не разрядился (или не отсырел?), трещинки то и дело вспыхивали голубым огоньком. Играл «Вивальди».
Кто-то звонил.
…Он не плакал. Не мог. В горле было сухо. Вместо слез в глазах какая-то серая, сухая муть.
Вернувшись с похорон, походил по отремонтированным комнатам. Пахло обойным клеем и свеженькой штукатуркой.
Зачем-то снял, зачем-то снова надел куртку. Засунул руки в карманы. Позвякивая мелочью, опять прошелся туда-сюда по квартире, широко распахивая двери, оставляя грязные следы на паркете, на плитке. Нащупал пальцами за пазухой какие-то бумажки. Достал. И расхохотался. Страшный смех. Тусклый. Но заплакать он не мог.
Билеты в Пушкинский. Зря она торопилась. (Опять этот смех) – Все равно не успела. И он порвал бумажонки в клочья. Порвал, встал на колени. Ему хотелось плакать. Но заплакать он не мог. В горле хрипел смех. Он собрал все кусочки. И старательно сложил на полу под люстрой, точно играл в пазлы. Дунул. Встал. Наступил ботинком. Размазал в слякоть.
Потом пошел на кухню. Свернул горло бутылке виски, закурил. Пил и пил, пока в глазах не остекленело.
Когда остекленело в глазах, достал из холодильника пиво.
Потом открыл окно. Ловил снег ладонями. Губами. Снег таял. Он был похож на слезы. Но заплакать он не мог.
Все крутил в пальцах колечко. Второе колечко. Свое она потеряла. Все теряла. Все время везде опаздывала. А тут они поспорили, что в этот раз она успеет вовремя. Проспорила. Не успела. А-ха-ха! Один-единственный раз, и то не смогла прийти вовремя. А-ха-ха…
Потом ему срочно захотелось с ней поговорить. Ему показалось, что, если он немедленно, прямо сейчас же не поговорит с ней, умрет.
И он набрал ее номер. Он даже не подумал, что может ее разбудить. Время-то было четвертый час ночи. Ни о чем не подумал. Он не мог думать. Ему хотелось ее услышать. Ему хотелось этого так, что он набрал ее номер.
Длинные гудки.
Длинные гудки. Из тех, что тишиной режут уши. Режут на части. Рвут на куски.
Кто-то взял трубку.
– (тишина)
– Даша?! – Он вжал экран в ухо со всей силой. Так, что ему стало слышно, как она улыбается.
– (тишина)
– Даша, не молчи, пожалуйста, я же слышу, что это ты!
– (тишина)
– Просто. Понимаешь, мне тут такая чепуха приснилась… – Он рассмеялся. Потом захрипел: – Что ты умерла…
– (тишина)
– А я не могу без тебя. Скажи что-нибудь.
– (тишина, после шорох и обрыв)
– Даша!
– (короткие гудки)
Он перенабрал.
«Абонент временно не доступен».
Временно? Ладно. Отлично! Очень хорошо.
Он влез на подоконник. Обернулся на молчащую трубку.
Посмотрел вниз. Он говорил правду. Он не мог без нее дальше. Держась за косяк, наклонился.
Телефон пискнул. Экран ожил. Загорелся синим огоньком.
С грохотом полетел с подоконника в комнату. Ударился боком о шкаф, схватил трубку.
