Была целая жизнь. Да.
Но завтра была война.
И хотя мальчик сказал девочке на лестничной площадке: «До завтра, Катя», но ему было 18 лет.
А черти решили поиграть в свои крестики-нолики.
Шахматы…
Или что там у них.
И много было в тот, четырнадцатый проклятый год на электрических проводах ворон.
И за восемнадцать лет до того, в девяносто (таком-то), слишком (как показалось чертям), слишком много рождались мальчики.
А это плохая примета. Так говорят старушки.
И всем приходилось, волей-неволей, прощаться друг с другом.
И этому мальчику и этой девочке тоже.
У автобуса она сказала ему: «До завтра, Алеша».
А он улыбнулся (хотя ему было очень страшно) и ответил: «До завтра, Катя».
И они не могли даже поцеловать друг друга. Это вышло бы стыдно, на глазах у родителей.
На глазах у родителей, а родителям тоже некуда было девать глаза.
Некуда девать людям глаза и слезы, когда они расстаются перед войной.
Черти имеют отвратительную привычку отбирать у людей самое важное – «завтра».
У мальчика и девочки не было с собой, что подарить друг другу на память.
Но ведь память нельзя… подарить.
И она достала из своего пакета пустую общую тетрадку (48 листов). И написала на первой странице «До завтра».
И отдала ему.
А он наклонился и поднял из лужи десять копеек.
И всю войну эти десять копеек, повешенные на ниточке, касались оловянного бабушкиного крестика у нее на груди.
48 лет шла война.
48 листов тетради с надписью «До завтра» были исписаны красными чернилами. Других чернил не бывает на войне.
Не приходили письма. Приходили только повестки и извещения. Молчали телефонные линии.
Шла война.
Война до победного конца. До победного конца с каждой стороны от котла.
Когда крестики с ноликами вычеркнуты одинаково. А поля выкошены подчистую.
Выли люди. Выли сирены. Собаки. Вороны кружили над крышами. Над черными огнями.
Били колокола.
Отцы хранили молчание.
Матери хранили надежду.
Хоронили молодых и старух.
Царапали землю мертвые пальцы.
Плевали в снег.
Плевали кровью.
Плевали, не дождавшись, в вечный огонь.
Плевали в звезды.
Завтра не наступало.
Все тянулся и тянулся один-единственный день.
Но на сорок восьмой странице, только мальчик подумал, что ему больше негде писать о войне… Война кончилась.
И он вернулся.
Поднялся по лестнице на четвертый этаж, где балконы выходят на 833-ю школу. И позвонил. Открыла Катя.
Алеша положил исписанную тетрадку на подзеркальник.
В обложке была дырка от пули.
Пуля застряла в страницах (все-таки 48 листов надежды).
А черти уже снова поднимали трубки, чтобы позвонить друг другу.
Маша
Скребя просадкой известковую пыль, открылись ржавые врата…
И на стройку въехал, тяжело ворча и отплевываясь выхлопами, здоровенный грузовик с белыми рулонами вилатерма.
Вилатерм – теплоизолятор вспененного полиэтилена.
Терзая окурок «Казбека», к водиле, неторопливо болтая карманами комбинезона, подошел прораб.
Из кабины высунулась улыбающаяся соломенная башка уже знакомого нам молодого человека в поношенном дутике.
Но уже май. Молодой человек в вареной джинсовой куртяшке и майке с эмблемой «РУССТРОЙ-АВТОСЕРВИС» Устроился по случайному случаю. Ну и вообще, кому когда мешали лишние тугрики?
– Куда? – спросил молодой человек.
– А черт его знает. Давай пока туда. – Прораб махнул в сторону забора.
– Там не проеду.
– Тогда туда, – равнодушно согласился прораб, выплевывая под колеса изжёванный «Казбек».
Молодой человек вдавил газ. Подал назад.
Вышел из кабины и стал терпеливо ждать выгрузки.
Он никуда не торопился.
(Одно удовольствие постоять просто так, пока другие работают.)
Одна девочка Маша пошла погулять с Ленкой на детскую площадку за гаражи.
Она сказала: «Мама, я пойду, погуляю за гаражи!»
«Ладно, только не ходите на стройку!» – ответила мама и, вытерев руки о фартук, пошла посмотреть в окошко, как ее Маша пойдет.
«И через час возвращайся!» – крикнула в окошко мама.
«Обедать!» – крикнула мама.
Девочка помахала рукой, и они с Ленкой из шестого подъезда повернули за угол кирпичного дома, где маме их уже было не видно. И конечно, побежали на стройку.
Строили большой дом вдоль улицы Народного ополчения, напротив «медоборудования», в котором сначала был огромный универмаг «Весна», а сегодня там уже четыре больших магазина и «Летуаль».
Но тогда его только строили, и девочки туда пошли.
Стройка была огорожена бетонным высоким забором. В заборе дырка. В дырке прутья арматуры, в расстояние меж которых могла проскользнуть только кошка. И еще две тощие девочки из второго класса 833-й школы.
Проскользнув между прутьями, девочки побежали искать вдоль карьера тянучку. Тянучка – это такая серая штука из ржавого бака, которая тянется лучше, чем пластилин. Отличная штука!
И вот она им была нужна.
Двух маленьких девочек было почти не видно с высоты подъемного крана. Рычали экскаваторы.
Били отбойные молотки.
До места, где стоял ржавый бак, оставалось пройти по кромке бетонного забора над густой серой лужей извести.
Прошли. Еще бы не прошли. Худенькие, ловкие и цеплючие, как две обезьянки. Вскарабкались, помогая друг дружке, на стопку керамоплит. Встали кедами на резиночки.
Заглянули в бак. Но в баке тянучки не было. Даже на дне. Вернее, она, тянучка, прилипла к стенкам и застыла. Ее можно было отколупливать пальцами. Но никак не тянуть. Такая тянучка не годилась.
«Знаю!» – сказала Ленка.
«Пошли!» – сказала она и потащила Машку туда, куда она знала.
По каркасу бетонной лестницы на шестой этаж.
«Там тянучка будет точно!» – сказала Ленка. «Куда ей деваться?» – сказала она.
Дома еще тогда (как мы уже говорили) не было. Были балки, стойки, бетонные поэтажные перегородки, столбы и арматурные стержни. Пролетные панели, заполненные бетонной смесью. Были плоские железобетонные плиты, с отверстиями для колонн.
