Гай с уважением посмотрел на своего нового знакомого.
– Ты работал с главным компьютером? Это же почти правительственный кластер? Я и не знал, что они своих отдают в отчуждение?
– Бывает! – хмыкнул Свимми. – Если начать рассказывать тайны этого кластера всем встречным подряд.
– Потому что не мог терпеть вранья! – вспыхнул Тобиас.
– А кому нужна твоя правда? – не сдавался Свимми. – То, что наш мир катится в преисподнюю, ясно всем и без твоих откровений. Это интересно разве что Святоше Джо, – Свимми неопределенно кивнул на сидевших в потянувшейся от транслятора тени арестантов. – Что бы там ни проповедовало правительство о нашем исключительном положении и великой роли, кто ему верит? Нам тоже придет конец, как и всему миру.
– Я верю, – тихо возразил Гай. – И кто тебе сказал, что весь мир погиб?
– Он! – Свимми похлопал по колену Тобиаса. – И я ему верю! Хотя много ума не нужно, чтобы обо всем догадаться самому. А ты, похоже, из тех дураков, что до сих пор доверяют нашим зажравшимся вельможам?
– Ну, ну, остынь, – увидев, как вспыхнули глаза Гая, примирительно обнял его за плечи Тобиас. – Он прав. Не нужно верить всему, что тебе говорит правительство. Я в этом убедился на собственной шкуре. Мне обещали помилование, если я прилюдно покаюсь и скажу, что обо всем наврал. Я сделал все, как они приказали, и все равно оказался здесь. А на счет остального мира он тоже прав. Еще два-три поколения, и у нас не останется суши. Все поглотит океан. Когда на орбите еще висел чудом уцелевший спутник, он уже показывал, что от материков остались лишь жалкие огрызки, где было высокогорье. Непонятно с чего вдруг климат вдруг резко потеплел и растопил на полюсах льды. И теперь мы медленно тонем, хотя старательно делаем вид, что ничего не происходит. Когда я пытался об этом рассказать горожанам за пределами кластера, мне этого не простили. Хотя ты прав – в правительственном кластере прощается многое. Ты не поверишь, но однажды от скуки во время дежурства я запрограммировал одну ветвь компьютера на личный выход и создал на экране собственный мир. Я заселял его людьми, управлял их судьбами. Строил города, выращивал огромные леса, тянул длинные дороги. В моем мире бушевали исчезнувшие грозы, вращались давно забытые ураганы. Вершины гор покрывал снег. Но главное, я создал разных людей, каждого со своим характером и собственной жизнью. Для них я был Богом. Потом я так увлекся, что не заметил, как за этим занятием меня застал главный куратор. Согласно внутреннему кодексу наладчиков, я совершил преступление. Но меня простили. Даже не сменили сектор дежурства. А стоило мне во всеуслышанье сказать, что мы гибнем и нужно что-то делать, как меня тут же приговорили к отчуждению. Правительство, конечно, знает, что все мы обречены, но предпочитает оставшееся время прожить ни в чем себе не отказывая. Узнай люди правду, начнутся волнения, ненужные претензии, неудобные вопросы. А нашим вельможам это совсем ни к чему. Проще убеждать таких как ты, Гай, простаков, что они о нас заботятся. Они гарант стабильности и спокойствия. А рухнет все только в том случае, если наше правительство станет испытывать в чем-нибудь нужду.
– Такие речи я не слышал, даже когда заблудился и оказался в самом трущобном районе города, где жили мусорщики, – смутился Гай. – Тебя из-за твоей опасности должны были сразу отправить на утилизацию.
– Перестань, – угрюмо хмыкнул Тобиас. – Они и так меня уничтожили, с той лишь разницей, что вместо мгновенной утилизации обрекли на длительное мученье. В чем их отличие от Неженки Ахилла? – Тобиас недобро покосился в сторону каменных глыб. – Этот садист покалечил Сида лишь за то, что он когда-то жил достойной жизнью, с избытком пресной воды и прохладой в каменных стенах. А узнает кто я, так мне не пережить и одной ночи. Хотя убивать они нас боятся. Перед ошейниками все равны, а полицейские ни с кем разбираться не станут. Они могут вообще просто выключить транслятор, если по какой-то причине нам не хватит баржи. Вот когда окажемся один на один с этим отребьем в океане, вот тогда с нами и покончат. Им не привыкать есть человечину, и мы для них превратимся в еду. Яхо, я знаю точно, ел людей. Да и Лич, думаю, тоже.
Гай нервно вздрогнул, брезгливо оглянувшись на прятавшихся в тени гранитных глыб арестантов. В городе людоедства не было. Но ему рассказывали, что за его стенами – это не редкость. А в пустыне, куда вывозили прокаженных, это и вовсе было нормой.
– Я не дамся, – еле слышно шепнул он.
Но Тобиас его услышал.
– А по мне, так уж лучше сразу, чем мучиться на барже без еды и воды.
– Не слушай его, – вмешался Свимми. – Тоби любит поиграть на нервах. Не хочешь на баржу – чего проще? Топай к карьеру, где не достает транслятор, и все – отмучился!
Далеко в небе, над застывшей гладью океана, Гай заметил медленно парящую точку. В городе, где за серыми небоскребами небосвод не виден, он редко смотрел вверх и потому не удержался от вопроса:
– Кто это?
– Водный гриф, – со знанием дела ответил Тобиас. – Еще насмотришься, когда нас выбросят в океан. Как передохнем, так на барже от них отбоя не будет.
– Ну ты, Тоби, и негодяй! – хмыкнул Свимми, заметив, как передернулся Гай. – То ты боишься, что тебя съедят дружки Лича, то – что водные грифы. Ты уж пугай нас кем-то одним.
– Сначала выродки Лича покончат с нами, потом грифы сожрут их, – не сдавался Тобиас.
Гай заглянул ему в лицо, надеясь, что он сейчас не выдержит и рассмеется, признавшись, что все это было розыгрышем. Но Тобиас сидел, нахмурившись, и, обняв колени, смотрел вдаль за горизонт.
– Баржу может вынести к какой-нибудь суше, – несмело возразил Гай. – Вдруг нам повезет, и мы выживем?
– Нет. Не тешь себя глупой надеждой. Не осталось больше суши, кроме нашей. Мы на компьютере моделировали рельеф материков, с учетом поднимающегося уровня океана – все уже под водой. Да и рассказать о других островах некому. Ни одна баржа не вернулась. Так что не надейся. Ждать осталось недолго. Мы раньше, остальные чуть позже. Поговаривают, что буксир притянет баржу уже завтра. Нас вытянут за мыс, где проходит течение, и прощай, суша. Больше ты ее никогда не увидишь. Можешь насыпать в карман песка с глиной – будешь, покуда жив, вспоминать, какая она была на ощупь.
На этот раз не нашелся что ответить даже не унывающий Свимми. Блуждающая улыбка сошла с его лица и, отвернувшись, он замолчал, надолго уйдя в себя.
Опустившись, солнце коснулось океана, и с берега потянулась спасительная прохлада. Колеблющийся от жары воздух успокоился и, скрывавшийся в его испарениях горизонт внезапно будто обнажился, открывшись на многие километры. Гаю показалось, что он видит кривизну планеты. И куда ни доставал глаз, всюду был океан. Спокойный, неподвижный и могущественный. Впервые Гаю стало по-настоящему страшно. Даже услышав приговор, он понимал, что наказание слишком сурово и несправедливо. Отчуждение – это плохо. Это самое плохое, что могло с ним произойти. Страшнее только – досрочная утилизация. Его отрывают от людей, лишают их общества, отнимают маленький, но ставший родным мирок. Но сейчас пришло понимание, что это еще не самое ужасное. Его отдали в руки чему-то жуткому, всесильному и беспощадному. Он песчинка, микроб, мусор, который океан проглотит и не заметит. Сейчас он представлял его чем-то живым, с мерзким оскалом, проглатывающим баржи с отданными ему на забаву людьми.
