Крик о славе Эдуарду вознесся до самых стропил дворца, множась и усиливаясь. В ответ загудел древний бронзовый колокол Вестминстера, который подхватило вначале аббатство, а затем и другие церкви, и вот уже в окна всего города стал втягиваться раскатистый, словно пасхальный, гул благовеста – звонко и глухо, отрывисто и протяжно, в то время как люди просыпались ко дню, а над горизонтом, краснея в морозном пару, наконец показалось солнце.
Уорик смотрел, как короля Эдуарда поздравляет дюжина крепких осанистых мужчин, в их числе и его дорогой дядюшка Фоконберг. Отчего-то вспомнилась история коронации Вильгельма Завоевателя. Люди Вильгельма по своей крови были викингами и говорили на французском и скандинавском, а английского не знали. Англичане, наоборот, ни слова не понимали по-французски. Обе стороны кричали во весь голос свои поздравления все громче и разъяренней, стараясь переорать друг друга. Стража короля у аббатства решила, что началась какая-то заваруха, и пустилась поджигать соседние дома, сочтя, что столбы дыма прервут злокозненные замыслы, если таковые где-то зреют. В общей панике и смятении по всему Лондону разразились бунты и резня.
Ричард машинально понюхал воздух – дымом не пахнет, хотя кровопролитие наверняка скоро последует. Эдуард жаждал его больше всех. Молодой воин не держал страха перед полем брани. Единственное, чего он хотел, – это чтобы с ним в бой вышло достаточно ратной силы.
Через ликующую толпу к Уорику пробирался его брат Джордж.
– Молодец, брат, славная работа! – похвалил граф, которому из-за шума приходилось кричать.
Епископ кивнул, аплодируя вместе с остальными.
– Славная-то оно славная, Ричард, – вымолвил он. – Надеюсь лишь, что наш путь верен. Ведь я, похоже, нарушил церковный обет, благословив на престол иного.
Уорик оглядел лицо своего младшего брата, в глазах которого читалась неподдельная мука. Для епископа Святой Церкви иначе быть не могло. А то, что он высказал это вслух, намекало на безбрежную скорбь, сокрытую под сухой улыбкой и отрешенным взором.
– Джордж, это я понудил тебя на такой поступок, – сказал Ричард, приникнув так близко к брату, что его губы коснулись уха священнослужителя. – И если что, то это я, а не ты за это в ответе.
Брат, отстранившись, сдержанно качнул головой.
– Ты не можешь взять бремя моих грехов на свои плечи. И если я нарушил налагаемый на меня саном обет, то я исповедаюсь и понесу епитимью. – Видя в глазах графа беспокойство, он вымученной улыбкой попытался смягчить его. – Да, я епископ. Но ведь ты знаешь, что прежде я был Невиллом. – На смешок старшего брата он посмотрел с холодным упреком. – И так же, как ты, я сын нашего отца. И его убийц я жажду видеть катящимися к смерти и проклятию.
* * *
Йорк был вторым городом в Англии, с высокими стенами и развитой торговлей, на которой вызрела прослойка купцов, соперничающих меж собой в том, кто кого переплюнет – размером ли дома, числом ли сторожей, стерегущих их добро. С каждым днем армия вокруг стен города все разбухала. Разрастался вширь и лагерь (не рос он лишь в сторону приюта для прокаженных, от обитателей которого воинство поспешило отгородиться веревками и частоколом).
Сделав добрый глоток эля, Дерри Брюер причмокнул и отер губы и бороду, которую с некоторых пор отращивал. Борода была с проседью, и это удручало. Хотя чего тут ждать, когда тебе пятьдесят три с гаком? Уже и колени болят, и длины рук не хватает, чтобы держать перед глазами то, что подлежит прочтению. А так ничего, и настроение в целом бодрое.
Помимо Дерри, в помещении находился всего один человек – прикованный к стене, но не сказать, чтобы накрепко. На нем были ручные кандалы без шипов и утяжеляющих гирь, ранящих плоть и сбивающих ее до кости. Будучи братом Уорика и персоной знатного происхождения, лорд Джон Невилл Монтегю был слишком ценен, чтобы метить его синяками. Брюер чистил себе ногти крохотным, безукоризненно отточенным ножичком. Чувствовалось, что младший брат Ричарда Уорика не сводит со своего визави глаз, куда бы тот ни посмотрел. Хотя смотреть в небольшом каземате под йоркской ратушей было особо и некуда. Единственный свет струился из оконной щели на уровне улицы, выходящей в какой-то уединенный двор, куда путь прохожим был закрыт. Место тихое, его не видно и не слышно.
Дерри заглянул в кувшин с элем, где оставалось еще с пинту. Губы у Джона Невилла были потрескавшиеся оттого, что он их постоянно нализывал. Эль вообще-то предназначался ему, но шпион чувствовал жажду, а как гласит пословица, пить эль полезней, чем смотреть на него.
– Вы что, милорд, не с той ноги встали? – спросил Брюер пленника. – Стражники говорят, вы тут снова поднимали шум, кричали о своем праве на священника или на что-то там еще… А выкуп за вас, между прочим, так еще и не поступил. Но мы, тем не менее, держим вас живым-здоровым и в относительном благополучии, как оно и положено персоне вашего ранга. То есть ведем себя благородно, в отличие от вас. А вот если я возьму и передам этот ножичек нашей королеве и оставлю ее с вами наедине? Чтобы она им пощекотала вам кое-какие места, а? Отсекла ваш сморщенный кошелечек и держала в нем свои наперстки и иголки? Хоть какая-то польза, в отсутствие мзды… Мне почему-то кажется, что она не отказалась бы. А вам?
Узник в своих оковах расправил плечи и взглянул на Дерри со всей уверенностью человека, которого никогда не подводило его тело. При виде такого высокомерного презрения невольно хотелось если не оскопить этого субъекта, то подрезать ему, скажем, подколенную жилу, чтобы он охромел. Уж тогда семейство Невиллов будет помнить имя Дерри Брюера до самого Судного дня.
– Вам, наверное, хотелось занять престол короля Генриха? – спросил тот молодого лорда Невилла. – Но Бог на стороне Ланкастера, сын мой, на сегодня это неоспоримо. Мне вот помнится, как мы отсекали голову твоему дорогому отцу. Я тогда сказал…
Он сделал паузу: на него метнулся ощеренный Монтегю, рыча и остервенело дергая свои вериги. Вероятно, этот юноша полагал, что вырвет цепи прямо из стены, но под хладным взором Дерри он бросил это занятие и отшагнул назад, яростно встряхивая свои стальные путы.
– Твой отец действительно был глуп, Джон, – сказал шпионских дел мастер. – Он так был одержим своей междоусобицей с Перси, что чуть не сверг при этом короля.
– Если б он это сделал, то Йорки были бы на троне! – яростно выдохнув ноздрями, бросил в ответ Монтегю. – При всей твоей заносчивости, Брюер, ты состоишь на оплате. И тебе невдомек истинное понятие чести или достоинства. Сомнительно, что ты хранишь верность даже тем, кто вжимает тебе в ладонь монеты. Так ты кто, Брюер, – слуга?
– Больше нет, – ответил Дерри, блестя странно зажегшимися глазами.
– Как? Ты сказал: «Нет, я больше чем слуга»? Или что ты не более чем слуга? Или… что больше уже не слуга? Это и есть те глупые игры, в которые ты играешь? Да будь у меня хоть сколько-то слюны, я бы плюнул в лицо и тебе, и им!
Лорд-узник с презрением отвернулся, а Брюер подошел к нему на такое расстояние, куда дотягивались цепи. Монтегю рывком повернул голову, и в этот момент Дерри саданул его дубинкой, в аккурат туда и так, что молодой человек грузно рухнул на нечистую солому. Брюер замер над ним, переводя дух и удивляясь, отчего столь пустяковое усилие сопровождается таким тяжелым дыханием. Эх, где же ты, былая молодость, сила и уверенность в своих действиях?
