– Так ты позвони Ольге сначала!
– Нет смысла, – из горла у него вырвался жалобный всхлип. – В проклятом доме телефоны не работают. Звука нет.
Старый Сиделец
Он сплел паутину и дремал в ней, не помня прошлого, не вполне осознавая настоящее, не помышляя о будущем. В Его мире время воспринималось иначе, не как река, поток, которой влечет тебя в одном направлении, а как безбрежный океан, по волнам которого в любой момент можно плыть в любую сторону.
Здесь было по-другому. Здесь все было настолько другим, что Старый Сиделец обезумел сразу же, как только Его, оглушенного вспышкой и громом, выбросило за грань привычной ему Вселенной. С годами, находясь в заточении, попав в ловушку меж двух миров, один из которых стал для него недостижим, а другой оказался столь чуждым, Он только больше сходил с ума под влиянием нарушенной физики и перерождающейся вслед за ней химии Его собственного организма.
Он изначально был иным, но еще больше менялся по мере того, как на Него воздействовала измененная среда. И, как любой чужак в новой, непривычной обстановке, Он испытывал страх. Цвета, запахи, формы новой реальности Старый Сиделец воспринимал по-своему – и каждый оттенок, всякий аромат приводили Его в ужас. А звуки – звуки чуждого мира доставляли Ему неописуемую боль.
Спасало подобие спячки, анабиоза, в который Он погружался, спрятавшись в коконе посреди разрыва меж двух реальностей. Его сны, впрочем, были так же не похожи на сны обычных людей, как и Его родной мир не походил на человеческий. Сон разума рождает чудовищ, но что за видения приходят во сне обезумевшим монстрам?.. Ему снились люди. Ему снились их сны. Старый Сиделец сотворил для Себя сеть, и нити этой паутины, большей частью незримые для человеческих глаз, опутывали весь дом, пронизывая сами стены. Во сне Он бодрствовал, в своих кошмарах Он мог наблюдать и наблюдал за тем, что происходит в стенах Его тюрьмы, а главное – Он не только чувствовал каждого, кто сюда попадал, но Его собственные чувства каким-то образом передавались живущим в доме, а их абсолютно далекие для Него мысли и эмоции, их страхи и желания становились частью Его.
Старый Сиделец никогда не знал, не имел никакого представления о том, что такое тьма и голод, в Его родном мире не существовало таких понятий, но, оказавшись здесь, Он почивал во мраке, а когда пробуждался – хотел жрать. Его одиночество и безумие передавались жителям дома. Их физические потребности – еда, испражнения, секс – становились присущи Ему.
И это Его мучило.
Оленька
Кажется, из комнаты Павлика снова доносился плач. Она не была уверена, что этот звук ей не снится, а если даже он и был реальным – Оленька слишком хотела спать. Сквозь сон она подумала, что малыш может еще немного потерпеть, пока мама дремлет. Еще пять минут. Хотя бы минуту.
Пока она так думала, с потолка спальни на ее грудь и шею, на лицо и прикрытые веки падали ласковые тонкие нити. Прикосновение паутинок было знакомо, напоминало касания Игоря, когда тот нежно гладил и баюкал ее – до беременности, в немой кинохронике их прошлой беспечной жизни.
Павлик плакал, кричал, но плач тонул в паучьей сети сна. Тишина квартиры поглощала, засасывала детские крики, и те становились все слабее, все тоньше. Потом уже и еле уловимые отголоски пропали.
Ее словно током ударило. Оленька в один миг пришла в себя и рывком села в кровати, озираясь по сторонам. С удивлением и ужасом обнаружила на руках, ногах и по всему телу с десяток тонких паучьих прядей, концы которых прятались в одеяле и простынях. Поморщившись от отвращения, оборвала несколько ниток, прилипших к шее.
В квартире, казалось, царствовала тишь, но Оленька не купилась на этот обман. Подскочив к дверям, замерла у порога, прислушиваясь. И точно – вновь уловила, даже не ухом, а чем-то еще, каким-то новым, неведомым ей прежде органом чувств, тяжелое дыхание невообразимо огромного существа. Глухо шумел ливень, но теперь ее было не так просто обхитрить. Это не дождь «дышал», нет. Дышала сама квартира, сам дом. Его стены неуловимо подрагивали, источая при каждом вздохе сладкий, приторный запах с примесью жженого сахара. Она знала, своим новым органом чувств ощущала, где находился источник, в какой именно части квартиры распахнулась та пасть, вонь из которой дурманила голову.
Оленька вышла в коридор и заглянула в комнату Павлика. Все здесь внешне было по-прежнему – и все же что-то было не так, как раньше.
Холодно. Ее собственное дыхание вырывалось изо рта облачками пара. Она посмотрела на кроватку сына, одиноко возвышавшуюся посреди детской. Пол под ней словно припорошило снегом, но снег этот лип к ступням и тянулся, как патока. Поверх деревянной оградки над тем местом, где должен был лежать ее сын, в воздухе клубился пар. Его было много больше, чем мог надышать младенец. Пеленки перепачкались в чем-то, что в сумраке комнаты казалось черным, но когда Оленька подошла ближе, то поняла, что цвет был иным. Совсем-совсем иным.
В ее голове звучала тема из «Звездных войн». В ее голове летали истребители Империи, и Дарт Вейдер предлагал присоединиться к нему на темной стороне Силы. Боевая машина Императорских войск раздавила ее крохотного эвока в кровавую кашу.
Оленька опустила руку в дыру на месте его живота. Пальцы погрузились в красное. Оленька провела ладонью выше, не ощущая никакого встречного сопротивления. Коснулась кончиками пальцев оголенного позвоночника. Мелодию из далекой галактики сменил торжествующий набат имперского марша. Из лужицы, образовавшейся во впадине меж двумя изломанными гребнями маленьких ребер, выполз паук и начал карабкаться вверх по ее руке. Тяжело, неуверенно, оставляя за собой багряный след.
Он наелся вдоволь, и она тоже испытывала тяжесть в животе. Они оба были сыты. Оленька, глядя на паучка, просто икала от смеха.
То, что необходимо сделать
В потоках дождя сверкали далекие молнии и слышались отголоски грома. Грозовой фронт пока обходил район стороной, но ливень с каждой минутой хлестал все сильней, и паузы между вспышками молний и громовыми раскатами становились короче, так что сомневаться не приходилось – скоро небеса разлетятся в осколки уже и над крышей проклятого дома. Проблески мигалки и удаляющейся скорой и вой сирены словно предвещали приход грозы.
Игорь нырнул в машину к Хлестову и положил на заднее сиденье спеленутого младенца:
– Езжай аккуратно, ладно? Присматривай за Павликом. И печку включи, чтоб не замерз. Адрес запомнил?
– Конечно, – не слишком уверенно кивнул Хлестов. – Как там Ольга?
– Плохо. Врачи говорят – нервный срыв, но это только слова. Я попытался с ней поговорить, а она… она меня не узнала. У отца на старости лет от пьянства крыша окончательно поехала – доживал свое даже не в доме престарелых, в психушке… Ольга сейчас похожа на него. Ничего не соображает, себя не помнит, говорит нечленораздельно.
– Кошмар.
– Кошмар – это то, что они пережили. Она и Павлик. – Игорь смахнул несколько капель со лба и поправил выбившийся уголок пеленки.
