– Пусть в кабинете, неважно, – небрежным взмахом разбил мои мечтания Тим. – Двери закрыты, шторы задернуты. Туда никто из его семьи зайти не имеет права, пока он работает. Пока он занят своим, хм, интимным делом…
– Я вижу, к чему ты клонишь, но пусть так. Допустим.
– Чтобы много писать, нужно много сидеть на одном месте, не отвлекаться, правильно я говорю? Конечно, правильно! Нужно работать руками. Ручками, понимаешь? А для этого привычка нужна, терпение. Ну а как и когда такая привычка вырабатывается? Еще в юные годы… Вот и выходит, что все писатели – онанисты. И у тебя, Петро, есть шанс со временем стать Акуниным. Ну либо просто стереть ладошки до мозолей.
Он снова меня снимал и опять надо мною смеялся.
– Да пошел ты. Логики – никакой.
– Просто ты еще слишком мал, не догоняешь.
Тим, наконец, отложил планшет. Сам расслабленно откинулся на спинку скамьи. Блаженно прикрыл глаза, с лица не сходила фирменная улыбка – такая яркая и счастливая, что на него невозможно было обижаться.
– Между прочим, я читал, что мастурбацией занимаются девяносто процентов подростков. Это даже полезно для организма… В нашем возрасте.
Он приоткрыл один глаз, посматривая на меня с интересом. Стыдно признаться, но мне внимание Тима было приятно даже сейчас, когда я вообще-то должен был на него обижаться.
– Зря не веришь! Каждый парень должен пройти через это, чтобы… Ну чтобы у него все там нормально развивалось.
– Там? Ага, ну да, конечно. На порносайтах твоих любимых еще и не такое напишут, Петруччо. Кстати, о писаках! Один, знаешь, совсем дописался: у негров в рот берет.
– Лимонов, что ли?
– Какие на фиг лимоны? Член у негров сосет дядька, прикинь! Тот, который «Восставших из ада» снял…
– Так то режиссер получается, не писатель.
– Одно другому не мешает.
– Чушь какая-то, – не особо уверенно возразил я. – Мама говорит, каждый должен заниматься своим делом. Ты же не пишешь, а я не снимаю.
– А Майкл Крайтон? А Кроненберг? Блэтти?.. Про них твоя мама что-нибудь слышала?
Он вдруг вскочил:
– Я тебе покажу, мамина дочка, через что на самом деле надо пройти, чтобы стать настоящим мужиком. Айда со мной!
Тим схватил меня за рукав и потянул. Я упирался слабо, как и спорил с ним до этого, больше для виду, чем всерьез надеясь одолеть друга. Мы отошли на пару шагов, но тут он отпустил мою руку, хлопнул себя по лбу и побежал обратно к скамейке.
– Вот дурья башка, чуть девайс не забыл! Фух…
День
– Где это мы? – спросил я Тима.
Тот стоял передо мной – стройный, красивый. Планшет сунул за пояс джинсов, волосы были взлохмачены, как у рокера, и с по-рокерски же черной футболки мне в лицо скалил гнилые зубы череп. Кажется, это рисунок с постера к фильму Лючио Фульчи. Тимка у нас коллекционер. Год назад он подарил мне другую футболку, с надписью на русском: «УБИЙЦА ВНУТРИ МЕНЯ», тоже в честь какого-то фильма, но я еще ни разу ее не надевал, чтобы не давать лишний повод для насмешек. Мне подобные клевые вещички носить не полагается, мордой не вышел, а вот Тиму, как тому неведомому «подлецу» из поговорки, – все к лицу. Футболка была ему чуть великовата, но не скрывала широкие плечи. Мышцы проступили под тканью, когда он развел руки в стороны, распахивая передо мной врата в свое маленькое личное царство. Царство мертвых Лючио Фульчи.
– Кладбище, Петрофан! Старое. Не как обвислые титьки твоей мамаши, а как коллекционный экземпляр авто, как партийная «Чайка» какая-нибудь. Старинное кладбище, где уж лет сто как никого не хоронят.
Ничего особого я не приметил. Сотни раз до этого дня, что зимой, что летом, ходил мимо, и никогда бы не подумал, что чахлая поросль на холме за парком аттракционов скрывала чьи-то могилы. Из земли перед нами поднимались к вершине холма стертые, покрытые трещинами ступени. Другой конец лестницы затерялся наверху, среди сорняка, под сенью разлапистых, не по-летнему желтых кленов.
– Мама говорила, что, после того как кладбище закроют, лет через пятьдесят на его месте делают новое.
– А здесь не стали. – Тим ступил на лестницу. В воздух взметнулась потревоженная пыль.
– Почему?
– У мамули своей поинтересуйся, доча. Ты идешь или будешь весь день тут торчать как столб?
Не дожидаясь ответа, он быстро, легко перескакивая ступени, взбежал наверх и через несколько мгновений скрылся за кленами. Я без особой охоты потопал следом.
Тим был гораздо сильнее, гибче и пластичнее меня, хотя старше всего-то на год. Он мог спокойно подтянуться на турнике двадцать раз, а после этого еще подъем с переворотом сделать и выход на руки. По нему все девки в округе сохли, и не только из школы нашей, но даже студентки из колледжа. Как-то на физре, в раздевалке для мальчиков, он похвастал, что уже занимался сексом с девушкой, – и пацаны из обоих наших классов ему поверили. Просто так, на слово. Тиму легко верить, потому что он открытый, веселый и… совершенный. «А потом она мне еще и яйца отлизала», – ляпни такое кто другой, засмеяли бы. Скажи так я – побили б, наверное, за враки.
Я ведь пустое место. Унылое говно, как таких нелюдимых изгоев называют. Что могли видеть люди, когда смотрели на меня рядом с Тимуром? Полную его противоположность, неказистое нечто, низкорослого (а я на голову его ниже) доходягу. На меня девчонки никогда не западали и вообще терпели разве только как Тимкиного приятеля. Этакий щуплый придаток, уродец Санчо рядом с бравым Кихотом. Так что трахал я покамест лишь собственную ладошку – тут Тимур был прав, пусть я никогда бы ему в том и не признался. Как никогда бы не сказал, кого именно представляю, когда остаюсь в ванной один и задергиваю занавеску.
Я шагал по раскрошившемуся камню неуверенно, с опаской. Затхлый воздух, наполненный запахом прелой листвы, драл горло и щипал ноздри. Попавшая в глаз паутинка повисла на реснице, отчего веко начало по-дурацки моргать. Вытирая выступившую слезу, я повернул голову к свету, и яркий солнечный луч неожиданно выстрелил из гущи кленовых листьев мне в лицо, точнехонько в другой глаз, который тоже начал слезиться. Несчастные двадцать метров подъема превратились в адскую муку. Когда я, наконец, одолел эту Голгофу, то изрядно запыхался и первое время не мог произнести ни слова.
Тим терпеливо ждал. Уселся прямо в траве, жмурился на солнце и едва ли не потягивался всем телом, как кот. На губах играла все та же ленивая озорная ухмылочка. Я присел рядышком, чтоб отдышаться.
– Тут… так просторно… Пикники можно устраивать, наверное.
Он фыркнул – ну точно кот! – и сказал:
– Чувак, ты расселся на костях чьей-то прабабки – и мечтаешь здесь же шашлычок замутить? Маленький извращенец, да ты не только онанист, ты к тому же еще и некрофил.
Крыть было нечем. Молча вытерев рукавом рубахи лицо, я просто вытянулся рядом с Тимом. Посмотрел на небо с разлитыми по нему молочными лужицами облаков. В окружающей первобытной тиши были слышны редкие голоса птиц, трава щекотала шею. Сердце в груди билось все реже, дыхание стало спокойным и ровным. Мне не хотелось уже ни о чем думать.
