Трясясь от ужаса, с мокрыми штанами, в соплях, он оглядывается назад. Там, в узком пространстве дверного проема, стоит бегемот: ба терпеливо поджидает своего внука. Голая титька все еще торчит из халата, повиснув на толстом, выпирающем вперед брюхе. Широкий плоский сосок таращится на Алешу, будто огромный серый глаз. Ничего более неправильного, ничего более пугающего он еще в жизни не видел.
– Сижу за решеткой, в темнице сырой… сижу за решеткой, в темнице… – скороговоркой повторяет Алеша, вжимаясь спиной, до боли в лопатках, в коридорный угол. Бабушка неповоротливо шагает вперед, раскрывая для него холодные мертвые объятия.
Последний шанс! С истошным воплем он кидается вперед. Зажмуривается, вжимает голову в плечи и проскакивает у бабушки под мышкой. Кровать! Подушка! Матрац! Ключи! Вдруг его горло обвивает тугая, колючая змея. Что-то хрустит, шею пронзает мгновенная боль, звенит под ногой стеклянный пузырек. Алеша на мгновение подлетает вверх, его ступни отрываются от пола, взмывают на уровень лица. А затем он всем телом тяжело падает, ударяясь спиной об пол. Толстый шерстяной свитер смягчает приземление, но все равно из груди разом выходит весь воздух, в голове звенит, перед глазами мелькают белые искорки. Как выброшенная на берег рыба, Алеша беззвучно хлопает ртом, пытаясь вдохнуть хоть капельку кислорода.
Отпустив длинный конец шарфа, бабушка медленно склоняется над Алешей, прижимает его ноги своей необъятной тушей. Он чувствует запах – от ба воняет тухлыми консервами. Морщинистое лицо все ближе, ближе… Бабушка словно желает подарить любимому «внучеку» один из тех влажных, противных поцелуев, после которых потом приходится так долго оттирать щеки… Только на этот раз она целует его не в щеку – огромный холодный рот накрывает целиком губы и нос Алеши. Влажный, липкий как пиявка язык ползет по его коже, червяком проталкивается в ноздрю… У Алеши темнеет перед глазами, он задыхается. Безотчетно шаря по полу руками, вдруг нащупывает что-то твердое, хватает, сжимает слабеющими пальцами. Радио!
Не соображая, что делает, Алеша бьет приемником оседлавшее его чудище по голове. От удара ба прерывает свои омерзительные ласки, ее губы и язык с мягким чавкающим звуком отлепляются от его лица. Алеше удается вдохнуть. Это придает ему сил, и он снова бьет старуху в висок, еще и еще. Разломанный корпус радио трещит, пластиковые щепки летят во все стороны, что-то липкое брызжет у бабушки из ушей, носа и рта. Наконец, она заваливается на бок рядом с Алешей. Приемник выпадает у того из руки. Всем телом Алеша смещается как можно дальше от ба, пока не упирается в стенку.
Несколько минут он лежит там, пытаясь отдышаться. Легким не хватает воздуха, горло дерет, Алешу мутит от вони лекарств и бабушкиного трупа, он блюет. Его выворачивает кислым желудочным соком на цветастый рисунок обоев.
Кажется, он несколько раз теряет сознание на долю секунды, а потом снова приходит в себя. Алеша не знает точно, обморок ли это. Прежде ему еще никогда не доводилось падать в обморок. Как будто проваливаешься в бездонную черную яму, а затем медленно, с большим трудом карабкаешься обратно на свет. Можно ли упасть, если уже валяешься?.. Можно ли подняться, оставаясь без движения?.. Он не понимает, ему сложно думать об этом, как и о чем-либо еще.
Потом к нему приходит понимание того, что он сделал. Оно, это понимание, представляется ему в образе папы, обычно такого веселого и улыбчивого, но только не сейчас. Лицо выплывает из темноты. Папа хмурит брови и говорит тем голосом, каким обычно отчитывал Алешу, если тот приносил из школы дневник с тройкой, забывал почистить зубы перед ужином или небрежно заправлял постель поутру.
«Ты убил ее, – говорит папа. – Убил нашу бабушку».
Огромное, тяжелое, в сто тысяч раз тяжелее, чем бегемотское тело ба, чувство вины обрушивается на Алешу.
– Я не хотел, – шепчет он в темноту. – Я не думал… не знал…
«Полюбуйся, что ты натворил», – приказывает папа, и Алеша делает так, как велено. Привалившись спиной к заблеванной стенке, смотрит перед собой. Бабушка лежит бесформенной кучей, а перед ней, ощерив зазубренные пластиковые клыки, валяется расколотый старый приемник. Из его нутра торчат медные проводки, с которых, как и с обломков корпуса, стекает темная вязкая кровь. Еще больше черной жижи натекло вокруг бабушкиной головы. Алеша замечает пучок седых волос и прилипшую к ним серую кожу, похожую на обрывок туалетной бумаги.
«Вот видишь, что ты наделал», – говорит папа печальным голосом.
«Разве хорошие мальчики поступают так со своими бабушками?» – спрашивает мама, возникая рядом с отцом. Алеша чувствует себя очень виноватым, но все равно счастлив видеть их обоих, хотя и понимает, что они – лишь плод его воображения. На самом деле мамы и папы здесь, рядом с ним, нет. На самом деле, возможно, их уже совсем нигде нет.
Ба ведь уже была мертвая… Или все-таки живая? Он окончательно запутался, то ли бабушка умерла только после того, как он ее ударил, то ли это была уже вторая ее смерть, а до этого она успела умереть и ожила.
Может быть, она сумеет оживить себя еще раз? От этой мысли ему вновь становится страшно. Алеша устал, очень устал, и ему страх как не хочется подходить к бабушке, но иначе никак не добраться до ее постели и того, что спрятано там внутри. Поэтому он перебарывает страх, заставляет себя встать. На негнущихся ногах аккуратно, мелкими шажками обходит ба, стараясь не спускать с нее глаз. По другую сторону, однако, ему все-таки приходится упустить ее из вида, чтобы, нагнувшись, просунуть руку и раздвинуть щель между кроватным дном и матрацем. У него перехватило дыхание и сжалось сердце в груди, когда раздался сухой шелест – почудилось сначала, что это бабушка опять ползет за ним. Но это был просто шорох простыней, потревоженных им. Алеша долго не может нащупать то, что ищет. Пришлось запустить под матрац обе руки по самые плечи и прижаться щекой к волокну покрывала. Постельное белье пахло застарелой мочой и смертью. Мама и папа – два призрачных лика, плавающих под потолком, – внимательно наблюдали за его действиями. Алеша чувствовал на себе их печальные взгляды, но пытался не обращать на них внимания. Наконец его пальцы касаются холодного, как лед, металла, под матрацем глухо звякает связка ключей. Алеша тянет их на себя, но те цепляются за что-то. Одно страшное мгновение он видит мозолистую руку ба, схватившую ключи с другой стороны кровати, – видение исчезает, когда связка все-таки поддается, и Алеша по инерции, не удержавшись, падает на пол.
«Ты что же, собираешься бросить бабушку здесь, одну?» – лица мамы и папы плавают над ним в темноте, как два воздушных шарика.
«Оставишь ее гнить?» – их губы не шевелятся, голоса раздаются у него в голове.
– Внуче-ек… Ты хде, внуче-ек? – жалобно стонет ба из-за кровати.
– Вы не можете говорить! НЕ МОЖЕТЕ ГОВОРИТЬ! – Алеша машет руками, разрывая в клочья призрачные лица, разбивая бряцаньем ключей и собственным криком призрачные голоса.
– Это вы меня бросили. Вы все, – шепчет он возле дверей, отпирая дрожащими руками замки. А через пару минут уже выбегает на заснеженный двор и, купаясь в лунном сиянии, вдыхает студеный, с легким, почти неуловимым ароматом гнильцы, воздух.
