То же самое о муже могла сказать и Лариса, неоднократно ловившая на себе завистливые взгляды малознакомых женщин. И это понятно: к сорока Славка вошел в особую мужскую силу. Возраст был ему к лицу во всех смыслах: исчезли суетливость, юношеская застенчивость, на смену им пришли спокойствие и респектабельность. Но иногда, глядя на мужа, Лариса испытывала странное чувство недоверия. Возникало ощущение, что все это наносное, ненастоящее, что Слава только кажется таким непоколебимым и уверенным в себе. На самом же деле, и она это чувствовала, жила в нем какая-то душевная немочь, редко, но проявляющаяся в острых приступах ипохондрии, ведущих к резкому обесцениванию собственных достижений и к вялости желаний. Правда, об этом знала только Лариса, со стороны же Крюков Вячеслав Витальевич продолжал казаться выгодной партией даже как любовник.
– И как вы не боитесь, Лариса Георгиевна?! – иногда обеспокоенно интересовалась их офисная помощница Света, явно питавшая к Вячеславу Витальевичу нежные чувства.
– А чего боятся-то?! – искренне недоумевала Лариса, в глубине души считавшая Свету полной дурой.
– А вдруг уведут?!
– Он что, баран?
– Почему баран? – пугалась Света.
– Да потому что только барана можно взять и увести. Человек, пока сам не захочет, никуда не пойдет.
– А если захочет? – Света действительно была глуповата.
– Захочет – скатертью дорога, – отмахивалась от надоедливой помощницы Лариса Георгиевна и предлагала заняться делом. Вместо этого Света включала чайник и готовила хозяйке кофе, хотя никто ее об этом не просил. То же самое она делала и по отношению к Вячеславу Витальевичу.
– Ну что вы, Светочка, – Слава неоднократно пытался предотвратить экспансию услужливости в свой адрес, но всегда безуспешно. Света боготворила начальника и неуклюже лезла ему в душу с бестактными вопросами: «А вы любите Ларису Георгиевну?», «А могли бы полюбить другую женщину?»
– Ни за что! – уверял ее Слава, а вечером, посмеиваясь, предупреждал жену, что в случае чего сбежит к Светочке, а та примет его любым.
– Скатертью дорога! – хохотала Лариса и, кстати, на помощницу не обижалась – наоборот, даже обещала взять ее в компаньонки, когда «он, Славка, станет старым и его придется перетаскивать с места на место».
– А раньше нельзя? – Слава делал вид, что раздосадован.
– Нельзя, – подыгрывала ему Лариса и шутливо хмурила брови: – Предупреждаю, Крюков, узнаю – мало не покажется! Я женщина ревнивая…
– Да я уж понял, – сбавлял обороты Слава и обнимал жену за плечи.
Так получилось, что ревность в их союзе отсутствовала. Возможно, потому, что оба жили с ощущением, что это навсегда и что только так правильно. Иногда Славе даже казалось, что с собственной женой он познакомился задолго до той встречи, после которой стало ясно – без нее никуда. Только вот где это произошло, он не помнил. Возможно, в какой-то другой жизни, а может – во сне. Разве сейчас это важно? Важно, что они вместе, что у них – двое прекрасных сыновей и впереди целая жизнь.
– На мой век хватит, – пробормотал Слава и перед тем, как усесться в машину, помахал жене, даже не обратив внимания, что той не было у окна. Впрочем, он никогда и не вглядывался, потому что был уверен: стоит и ждет.
Эта привычка сформировалась в нем еще с досвадебных времен, когда Лариса жила в общежитии, отброшенном на край города, где только-только начиналось строительство нового микрорайона, в народе получившего говорящее название «Даманский». Выбраться оттуда была целая история, автобуса приходилось дожидаться часами, особенно вечером. И тогда Слава, чтобы не терять время зря, пересекал голое поле, наискосок разрезанное асфальтированной дорожкой, вдоль которой неровным частоколом были высажены молоденькие березки. За полем располагалось трамвайное депо, по кольцу ходили трамваи, и возникало ощущение, что с их скрежета и начинается настоящая человеческая жизнь. Летом она была одна, а зимой – другая. Летом идти было весело, а зимой неуютно: приходилось сгибаться под порывами ветра и прятать лицо в поднятый воротник, чтобы не обморозиться.
– Дойдешь до трампарка – махни! – напутствовала его Лариса и поправляла ему шарф.
– Так ты же не увидишь!
– Я почувствую, – уверяла она Славу и легко подталкивала: «Давай, мол, иди».
– Тогда я пошел, – в который раз объявлял Крюков, но, вместо того чтобы уйти, усаживал Ларису на скамейку, стоявшую в холле общежития, и задавал какой-нибудь глупый вопрос: – Знаешь, как мне надоело уходить от тебя каждый вечер?
– А ты не уходи, – предложила ему однажды Лариса и неожиданно для себя самой покраснела.
– Да я уж тоже об этом думаю, – встречно смутился Слава и как-то очень буднично позвал ее замуж. И в этом предложении не было никакой романтики: затоптанный пол вестибюля женского общежития, заметно опустевшего перед закрытием, вместо букета в руках – смятая шапка, на будущей невесте – спортивный костюм с начесом, потому что зима, и холодно, и сквозняки отовсюду. Но молодости все равно, в каких одеждах бороздить океаны. И для Славы, и для Ларисы значимым было другое – общее понимание, что вместе им будет легче, гораздо легче. А все утверждения вроде тех, что выдают болезненную зависимость партнеров друг от друга, были им неведомы: оба твердо стояли на своих молодых ногах и точно знали: случись что, не пропадут в этой жизни. То, что другие выражали словами, будущие супруги измеряли поступками, поэтому Слава, побывав где-нибудь в гостях, вполне мог притащить возлюбленной пару шоколадных конфет, завернутых в измятую салфетку. А Лариса подолгу стояла в своей комнате возле окна, силясь рассмотреть маленькую черную точку на белом лоскуте заснеженного поля, в которую превращался Слава, стремительно двигаясь от богом забытого «Даманского» к окруженному человеческой жизнью трамвайному депо.
– Хватит уже! – гнали Ларису от окна соседки по комнате, недоумевая, в чем же смысл этого великого стояния. Но та оборачивалась ровно тогда, когда что-то внутри подсказывало ей: дошел, сел в трамвай, скоро будет дома.
Надо сказать, из нынешней жизни Крюковых давно исчезли трамваи, их заменил собственный автомобиль, дом тоже давно стал общим, но формула «дошел, сел в трамвай, скоро будет дома» не утратила своей актуальности и стала отражением сверхъестественной внутренней связи супругов, благодаря которой они чувствовали друг друга на расстоянии.
В тот день, когда жизнь Вячеслава Витальевича Крюкова и его семьи стремительно понеслась под откос, случилось немало такого, что потом срослось в цепочку роковых обстоятельств, не имеющих логического объяснения.
В зеркале заднего вида периодически появлялась морда старого ржавого «Запорожца», к номеру которого была прикручена выцветшая пластиковая ромашка.
«Наверное, цыгане», – улыбнувшись, подумал Крюков и оказался прав. У светофора возле зарецкого автовокзала из «Запорожца» вылезли три цыганки с детьми на руках, еще несколько ребятишек держались за цветастые юбки. Нисколько не опасаясь возмущенно загудевшего потока машин, они бодро пересекли шоссе и направились к своему рабочему месту. Здесь, на привокзальной площади, зарецкие цыгане вот уже несколько десятилетий промышляли мелким мошенничеством, гаданием и попрошайничеством.
