– Фригидная! – с каким-то особым наслаждением упрекал жену Владимиров, а та еле сдерживалась, чтобы не сказать ему: «Только с тобой, придурок». Удерживал страх. Такого рода признания могли стоить ей жизни, потому что внешне флегматичный Владимиров легко впадал в ярость и вполне мог швырнуть в нее первое, что попадется под руку: увесистую глиняную чашку, нож, крышку от сковородки, разделочную доску, книгу, очки, сотовый телефон, тяжелую связку ключей… Причем в девяноста девяти процентах случаев Яна сама провоцировала мужа, сопровождая любое его действие язвительными замечаниями, способными вывести из равновесия любого. Со стороны могло показаться, что все ею сказанное имеет одну-единственную цель – вынудить Владимирова бросить ее. А тот все не догадывался и не догадывался, и Яна «мстила» ему за это, даже не замечая, что разъедает своим ядом не только мужа, но и себя саму.
Временное перемирие между супругами наступало, только когда приезжал сын: Владимировы тогда старательно изображали из себя благопристойную пару. Но сил их надолго не хватало, и они срывались, выворачивая изнанку своих отношений перед изумленным Марком, привыкшим воспринимать родительский брак как образец для подражания.
– Как ты с ним живешь? – жалел Яну удрученный Марк, естественно, не допускающий мысли о том, что мать использует его присутствие в доме как охранную грамоту.
– А вот так, – притворно вздыхала Яна и наслаждалась собственной безнаказанностью, ибо знала, что Владимиров никогда не поднимет на нее руку в присутствии сына.
– Разводись, мам, – посоветовал ей Марк и обвинил отца в несдержанности и грубости, разумеется, не догадываясь о том, чем те были вызваны.
– Прекрати манипулировать нашим сыном, – однажды попросил Яну Владимиров и предложил разойтись полюбовно, без судов и скандалов.
– Тебе надо, ты и разводись, – отказала ему она и с вызовом добавила: – Меня все устраивает.
– А вот меня не устраивает, – завопил Владимиров и хлопнул дверью в гостиную с такой силой, что по стеклу пошла трещина.
– Давай еще ты дверью хлопни, – автоматически пробормотала себе под нос Яна и подняла глаза на Скворцова, так и не дождавшегося ответа на вопрос: «Зачем тянуть?»
– Не понял, – опешил Олег, и на секунду ему показалось, что с ней что-то не так: – С тобой все в порядке?
– Со мной-то? – язвительно уточнила Яна и поднялась: – Со мной, Скворцов, все в порядке. Душно только немного, – пожаловалась она, вытерев со лба неожиданно проступившую испарину.
Выглядела она странно. Как выцветшая на солнце фотография.
– Давление, наверное, упало, – вполне миролюбиво предположила она и снова опустилась на пол.
– Может, коньяк? Кофе?
– А может, просто перестать меня мучить?
Скворцов изменился в лице.
– Вот ты призываешь меня бросить все, – Яна говорила тихо, с трудом выговаривая слова. – Начать с чистого листа. В другом городе, где нас никто не знает. Ну, предположим, я скажу Владимирову, что люблю другого, что ухожу от него, что уезжаю. Это честно?
Олег молча кивнул.
– А с чего ты взял, что с тобой-то я буду счастлива? Ты же со мной больше чем на две ночи не оставался! Откуда ты знаешь, что будет дальше? Да может быть, через две недели ты взвоешь?! А еще через две – встанешь на горные лыжи и умчишься куда подальше?
– Я не взвою и не умчусь. – Скворцов, все еще улыбаясь, легко коснулся ее руки.
– А я могу, – предупредила его Яна. – Я могу. Потому что не знаю, что произойдет, как только мы окажемся вместе не на ночь, а на остаток жизни. И что тогда? Все заново? И не жена, и не любовница? Это в пятьдесят-то лет?
– В сорок семь, – поправил ее Олег.
– Плюс-минус… Кто мне может гарантировать, что мы не возненавидим друг друга?
– Я! – самонадеянно изрек Скворцов.
– Ты ничего не можешь гарантировать. Ни мне. Ни себе.
– То есть ты мне не веришь?
– А почему я должна тебе верить?! Вот Владимирову я верю. Он со мной уже двадцать лет. И он старается, я вижу. Очень старается, но только все зря, потому что я не люблю его. Хотя, наверное, могла бы себя заставить, если бы захотела. Но я не хочу… Из-за тебя…
Олег не поверил своим ушам. Еще немного, показалось ему, и Яна произнесет то, чего он безрезультатно добивался от нее последние лет семь.
– Из-за тебя… Из-за тебя я отравляю ему жизнь. И себе заодно, потому что знаю, как только я скажу тебе, что согласна, все начнет рушиться. Не сразу, возможно, но обязательно, потому что ты охотник и нужна я тебе до тех пор, пока принадлежу другому, пока не твоя. Поэтому, Скворцов, знай: я тебя не люблю. А иногда даже и ненавижу за то, что ты есть в моей жизни, – выпалила она и резко встала: – Честно! Ненавижу тебя.
В тот день Яна Владимирова вернулась домой на несколько часов раньше, чем планировала. Воспользовавшись отсутствием мужа, долго слонялась из комнаты в комнату с ощущением, как будто не была здесь целую вечность. Устав от бесцельного перемещения из угла в угол, приняла душ и долго лежала на кровати в своей комнате, закрыв глаза. Она давно догадывалась, что все ее претензии к миру абсолютно беспочвенны. Причина – в ней самой. Точнее – в затянувшейся депрессии, о существовании которой она подозревала давно, но наивно полагала, что вполне сможет справиться с нею самостоятельно. «Не я первая, не я последняя!» – обнадеживала себя Яна, словно под микроскопом выискивая в себе те качества, что объединяют ее с другими людьми: нерешительность, боязнь неизвестности, страх одиночества, нежелание брать на себя ответственность… Но тем не менее существовало еще нечто, что превращало случай Яны в какой-то особый, из ряда вон, не укладывающийся в общую схему. Она никогда не была довольна жизнью, словно в ее хромосомах отсутствовала часть генов, отвечающих за гармонию человека с миром и с самим собой. Неспособность испытывать радость и благодарность не только разводила ее с людьми, но и заставляла все время испытывать чувство собственной неполноценности: Яна жила с ощущением непрекращающегося похмелья в чужом пиру.
«Ничего не буду делать!» – решила она и впервые позавидовала тем, кто решительно сводит счеты с жизнью, не желая мириться с существующим положением вещей. «Какая теперь разница?! – продолжала рассуждать Яна, пытаясь стереть из памяти растерянное лицо Скворцова, послушно распахнувшего перед ней дверь. – Хотел бы, остановил. Значит, не хотел!.. Да на фиг нужен!» – вдруг рассвирепела она и вскочила с кровати, не помня себя от злости, которая живительным эликсиром наполнила ее силой, заставила двигаться, готовить ужин, кому-то звонить, с кем-то весело разговаривать. И только под утро Яна вновь почувствовала непреодолимую тоску, обернувшуюся головной болью, разрывающей висок, бьющей в самое сердце, вернее, в то, что от него осталось. «За что же это мне, господи?!» – взмолилась она и, не дожидаясь серьезного повода, набрала номер Олега:
– Скворцов, – Яна вновь не осмелилась назвать любовника по имени. – Давай оставим все как есть. Ладно?
