– Архип Лукич, – робко вымолвил Вадик, – вы, простите, не сошли с ума?
– Кажется, я в здравом рассудке, – ответил Щукин.
– Зачем вы его отпустили? Представляете, что будет, если узнают?
– Вы же не расскажете? Да и что будет? Выгонят? Пойду в вагоновожатые, а по выходным по-прежнему буду удить рыбу.
– Вам жалко Огарева?! – не унимался Вадик.
– Не его, – отмахнулся Щукин. – Хотя Огарева стоит пожалеть: к аду прошлого прибавился ад настоящего. Ну, сам подумай, по паспорту ему семьдесят, на самом деле семьдесят четыре. Он раздавлен, сломлен, и произошло это в конце жизни, когда он был уверен, что исполнил так называемый долг. Скандал возник бы огромный – я имею в виду его семью, – последствия были бы жуткие. Семью-то мне и жалко. Кто знает, может, тот же Валентин озлобится, возьмет на вооружение идею стариков-разбойников и примется «очищать мир от мрази»? А начнет со Стаса. И вообще все бессмысленно. Прошлые убийства уже не зачтутся за давностью лет. Да и кому они нужны, чтобы копаться в них? Остается покушение. За него, действительно, много не дадут, скорее всего, условно. Это не мера, ничего она не изменит, кроме как окончательно раздавит старика. Деду и так досталось, за чужую подлость в прошлом он расплачивается всю жизнь. Я, возможно, не прав и завтра пожалею, но… Какая нелепая ситуация: все знают, кто заказал Листа, так? Вот от кого следует избавить общество и кого посадить, только его не посадят. А тут какой-то старик со своими заблуждениями, искалеченной судьбой, перевернутым сознанием… Так ли уж принципиально посадить его на скамью подсудимых и добить?
– Архип Лукич, я вот что думаю, – с обычной своей сверхсерьезностью сказал Гена. – Как бы придумать, откуда пришел к нам «вальтер»?
– Это уже более интересная тема, – улыбнулся Щукин.
– Запросто, – встрепенулся Вадик. – Бомжи видели двух мужчин. Как выяснилось, стреляли по Валентину тоже бомжи. Эти вторые бомжи нашли пистолет, решили попробовать в деле, а тут Валентин заезжает в гараж. Они постреляли и убежали…
– Думаешь, убедительно? – поморщился Гена. – Неубедительно. Черт, и дело не прекратишь никак. Состав есть, событие преступления есть…
– Тогда придумай ты что-нибудь покруче, – психанул Вадик.
– А если так… – явилась мысль Гене, как он сразу подумал, гениальная. – Висяком больше, висяком меньше, какая разница? Никто ничего не видел, бомжи – это не свидетели, где их будет искать суд? К тому же мы делали все, чтобы их сохранить до суда, но милиция выгоняла бомжей, по этому поводу уже анекдоты сочинили. У всех фигурантов этого дела – алиби, причем железное. Пистолет… – задумался он. – Утопим его в реке, и все.
– Есть еще вариант! – воскликнул Вадик. – В ходе очередного рейда мы обнаружим пистолет в каком-нибудь заброшенном сарае, сдадим на хранение. Таким образом, никаких доказательств, никаких улик не будет. Дело будет приостановлено в связи с отсутствием лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого.
– Да, неплохо, – согласился Щукин. – Одно «но». Я по шапке получу.
– Вам не привыкать, – высказался Вадик. – За лишний висяк не уволят.
– И то верно, – согласился Щукин. – Ладно, поживем – увидим, как быть.
Вечер. Звуки скрипки были единственными в вечерней тишине, иногда им вторил вой соседской собаки. Муза стояла на деревянной лестнице, приставленной к вишне, Валентин на всякий случай придерживал лестницу, чтобы жена не свалилась с нее.
– Все, совсем темно, ничего не вижу, – спускаясь, пробормотала Муза. – Сколько нарвала, столько пусть и будет.
– Никто не любит собирать урожай, – сказал Валентин.
– На что ты намекаешь? – задержалась Муза, глядя на него сверху.
– На то, что сейчас сумерки, а не темнота.
– Ну, лезь тогда сам, раз такой умный. Я посмотрю, сколько ты нарвешь в сумерках. Все сливается: и листья, и ягоды. Лезь, лезь…
Валентин вскарабкался по лестнице, дабы настоять на своем, и принялся рвать вишни, не признаваясь, что Муза была права – темновато уже для сбора урожая.
– Терпеть не могу скрипку вместе с игрой Софрона Леонидовича, – бухтела Муза.
– Зануда, – отозвался Валентин сверху. – Да пусть себе играет.
Из дома вышел отец:
– Мама прислала за вами. Ужинать зовет.
– Сейчас идем, только некоторые умники пусть нарвут этих чертовых вишен, – проворчала Муза. – Интересно, кому они понадобились?
– Маме. Пирог украсить, – ответил отец.
– Да где же вы? – раздался голос мамы с веранды. – Трофим! Валентин! Муза! Все уже за столом.
Валентин спрыгнул с лестницы, признался:
– Ты была права, сливаются.
– Я всегда права, – торжествовала Муза и убежала первая.
Трофим Карпович задержал зятя, но молчал, глядя ему в глаза.
– Вы что-то хотели сказать? – спросил Валентин.
– Прости…
– За что? – удивился Валентин.
– Иди, я сейчас, – не ответил Трофим Карпович.
Пожимая плечами, Валентин вбежал в дом, а Трофим Карпович остался стоять посередине сада, выращенного собственными руками. Последнее время он не уделял саду должного внимания… И никому не уделял… Последнее время он только думал, думал в одиночестве… Никита Огарев поднял глаза на сумеречное небо, где в беспорядке зажигались звезды, словно ждал, что оттуда чей-то голос успокоит, утешит и простит его…
