– Мир уже горит.
– Нет, – сказала Гера. – Ещё можно всё остановить. Сядь и подумай. Последний раз. Сядь.
Она с шумом придвинула табурет, и он послушно сел и положил ладони на бёдра.
Он честно подумал, и выходило, что он уже пошёл по дороге, которую выбрал; первые шаги сделаны, остановиться невозможно.
– Я подумал, – сказал Знаев тихо, после короткого момента полной неподвижности. – Я уезжаю. Но даю слово, что вернусь, и буду в порядке.
– Хорошо, – тихо сказала Гера.
– А теперь, если хочешь, давай поедем в хорошее место и отпразднуем новость.
– Нет. Не хочу праздновать. Мне грустно. Я специально затеяла уборку, чтобы отвлечься. Отпразднуем, когда вернёшься.
Он подумал, что и ему на самом деле не хочется праздновать. И подумал ещё, что опасно, наверное, оставлять на долгий срок в одиночестве такую женщину.
Знаев затянул и проверил ремни на сумке. Неуверенно произнёс:
– Не знаю, должен ли я это сейчас говорить, но моя бывшая жена тоже беременна.
– Ничего удивительного, – сказала Гера. – С женщинами иногда это происходит. Мужчины думают, что если кризис и война – то жизнь останавливается. А она никогда не останавливается. Жизнь – это река, текущая через женщин, а мужчина всего только сидит на берегу и размахивает своим смешным удом. Может, тебе собрать в дорогу какой-нибудь еды?
– Не надо, – ответил Знаев. – Я не люблю сытость. Она делает меня слабым.
Он поцеловал её, подхватил сумку и ушёл.
Господи, не оставь их всех. Если любишь, как я люблю, – не оставь их.
Никогда за себя не просил, не прошу и не буду, – только за них.
Дай им побольше покоя, и воли, и тепла, и солнечного света.
Когда выехал на Третье кольцо, достал телефон и набрал номер Молнина.
– Здравствуйте, – с ходу вежливо сказал Молнин. – Рад вас слышать. Что случилось?
– Я согласен, – сказал Знаев. – Я закрываю магазин и продаю здание. По вашей цене.
Молнин помолчал и осторожно спросил:
– А какая была моя цена?
– Четыре миллиона.
– Ага, – сказал Молнин. – Очень хорошо. – Судя по всему, он только теперь окончательно вспомнил, кто такой Знаев, и оживился: – Вы правильно поступили, Сергей. Это разумно. Давайте встретимся, обмоем это дело. Я буду счастлив пожать вам руку. Вы большой человек, я у вас учился.
– Не могу, – сказал Знаев. – Еду в отпуск. Все бумажки подпишет мой заместитель. У него есть нотариальная доверенность. Его юрист свяжется с вашим.
– Хорошо, – сказал Молнин.
– А по такому случаю, – добавил Знаев, – у меня к вам просьба.
– Слушаю, – сказал Молнин.
– Если прокуратура завела на меня дело, значит, на таможне стоит «флажок». Вы можете его снять? Прямо сейчас? Чтобы меня выпустили?
Молнин помолчал.
– Нет никакого флажка, – сказал он. – И дела пока нет. С вами просто поговорили. Если вы собрались куда-то – езжайте спокойно. Никто вас не трогал и не тронет.
– Ясно, – сказал Знаев. – Я что-то такое предполагал.
Он оставил машину на стоянке аэропорта.
Войдя в здание, сразу пошёл к кассам и попросил билет на ближайший рейс до Лос-Анджелеса в один конец.
57
Прозрачный воздух.
Слишком прозрачный – глаза не верят.
Позади, на родине, на другой половине шарика, осталась пыль, степная азиатская взвесь, сквозь которую с усилием прозревает мир сухопутный человек.
Здесь вокруг – только гудящая синева. Отовсюду дышит океан. Великий одноэтажный город омыт океаном. Ветер выносит, сдувает, гонит не только грязь и выхлопные дряни – многие звуки тоже. Водитель клаксоном загудит – а вроде и не слышно.
Эха нет, прямо над головой заканчиваются все крыши, столбы, провода, рекламные вывески, а дальше – только небо, и солнце цвета топлёного масла, и белый шум океана; он всё время где-то рядом, за ближайшими углами скромных сплюснутых домов.
Люди плавают, как в меду, в бесконечном умиротворяющем аккорде ветра.
Белый шум, лечебная сила, полная перезагрузка извилин.
В первый вечер напился до полубезумия, добрёл до берега, мокрыми, в песке, пальцами тыкал в кнопки, дозваниваясь в Москву, – она не взяла трубку; разозлённый, шептал проклятия, смотрел в небо, пока не понял, что на другой стороне глобуса сейчас едва рассвело; она спит! Тут же вместо гнева исполнился нежности и умиления.
Проснулся с рассветом, без всякого будильника, а также без всякого похмелья, резиновые шмотки-манатки – в рюкзак, вышел за дверь – и тут же, в секунду, задрожал от холода.
Северо-западный ветер задувал в уши.
Я не поеду на эту войну.
Я пока не поеду на эту войну.
Ритуальное – медленное – приближение к деревянному сараю, где трое многозначительных метисов неопределённо юного возраста зевают по случаю раннего утра, и греют коричневые пальцы о стаканчики с горячим кофе, и гремят ящиком походного кассового аппарата, и курят, и поливают из шланга выгоревший на солнце деревянный настил. Готовятся делать бизнес.
Лучшие клиенты приходят ранним утром.
– Привет, парни. Мне нужна доска.
Поднял руку вверх: вот такая.
– Двадцать долларов в час.
– Хорошая цена. В Португалии я платил 25 евро. На Канарах – 30 евро.
За спиной пацанов из побитого мафона нежно сочится гавайско-полинезийское регги.
– О, – восклицает самый бодрый и смуглый из троих метисов, – это ерунда, брат! В Австралии я платил 50 долларов в час! И ещё, когда превысил время, с меня хотели получить дополнительные деньги!
– Доска тоже хорошая.
– Спасибо! Хочешь натереть её воском?
– Нет. Я гоняю в обуви. Вода холодная.
– Холодная? Нет, брат. В Сан-Франциско холодная. А здесь – ничего. 63 градуса.
– У меня есть друг. Парень из Уэльса. Это Европа. Северная Атлантика. Ты знаешь, где Северная Атлантика?
– Да, знаю. Северная Атлантика! Конечно, знаю.
– Мой друг из Уэльса сказал, что гоняет при температуре 40 градусов.
Метис смеется.
– Почему нет? Разные люди – разные удовольствия!
Подходит ещё один – такой же новичок, приезжий, залётный, без загара, без въевшегося в волосы запаха марихуаны. Беспокойный лошара.
Разбитной метис подмигивает тебе; у него огромные выразительные глаза с коричневыми радужками и угольными ресницами.
– Прости, брат, я должен работать!
