– А я как раз хочу поближе.
– В Крым, что ли?
– Вернусь – расскажу. А тебе, значит, Европа надоела?
Камилла невозмутимо кивнула, не прекращая жевать.
– Может быть. Я ж не знала, что земной шар такой маленький. Ездила, ездила – и однажды оказалось, что везде была и всё видела.
– Везде? – спросил Знаев. – Что скажешь про остров Пасхи?
– Не решилась. Туда лететь с тремя пересадками, это тяжело.
– Антарктида?
– Тоже. Но там, наоборот, надо плыть на круизном лайнере, а я боюсь. Авиакатастрофы не боюсь, а вот этого… Утонуть в ледяной воде… Как «Титаник» посмотрела – так сразу и поклялась, что к кораблю близко не подойду.
– Китай?
– Была в Гонконге. Ужасно. Страшные толпы. Пешеходные светофоры. Привыкнуть невозможно. Вернулась в Москву, оглядываюсь – а где все? Что за деревня сонная? Ну, то есть, ты понял: после Гонконга показалось…
– Камчатка? Долина гейзеров?
– Неинтересно. Мне экстрима не надо. Я люблю музыку и самую лучшую еду. Какие могут быть гейзеры, Знаев? Ты со мной десять лет прожил! Ты всё забыл, что ли? Я могу расслабиться только в идеальном комфорте. И везде его ищу. Это лучшее, что может делать современная женщина.
– Получается, – сказал Знаев, – ты нигде не была. Идеальный комфорт везде одинаковый.
Камилла замотала головой и заработала челюстями быстрее, торопясь прожевать слишком большой кусок.
– Ничего подобного! – воскликнула она, едва проглотив. – Везде разный! Приедешь в Швейцарию – один комфорт. А через дорогу перейдёшь – бам, и ты в Австрии, а там всё уже другое. А на Сейшелах вообще – третье. Про Штаты я не говорю, как ты понимаешь… И, кстати, это ведь именно ты приучил меня к комфорту. Ты был фанат всего самого лучшего.
– Да, – спокойно ответил Знаев. – Не отрицаю. Все через это проходят.
– А теперь что?
– А теперь я живу следующую жизнь. Седьмую по счёту. У меня другие цели и другие планы.
– И ты едешь в долину гейзеров?
– Почти угадала.
Подбежавший Валентин поставил на угол стола новую тарелку с салатом, и помедлил, ожидая похвалы, но Камилла не обратила на него внимания.
– Ты не уезжаешь, – Камилла погрозила Знаеву вилкой. – Ты убегаешь. Тебя тут, в Москве, прижали, и тебе деваться некуда. Только – ноги в руки и вперёд. Так ведь?
Знаев посмотрел на детей, снующих меж столами, шумно требующих кексов и мороженого, то прыгающих на руки к нянькам и мамкам, то, наоборот, рвущихся на волю, – и вдруг понял, зачем пришёл.
– Камилла, – сказал он. – Ты должна знать. Всё, что у нас было – было всерьёз. По-настоящему. Я тебя любил. Этот чёртов комфорт, эти деньги – всё было оттого, что я тебя любил. И нашего сына мы родили по большой любви. У нас была семья, я был счастлив…
Камилла помолчала, улыбаясь криво и немного растерянно.
– И куда ж она делась? Твоя любовь?
– Кончилась, – ответил Знаев, недолго подумав.
Камилла перестала жевать и тщательно промокнула салфеткой губы.
– Ладно. Раз пошли такие откровения – тогда и я скажу. Твоя любовь никогда не начиналась. Ты вообще любить не умеешь. И не умел. И это было для меня страшное разочарование. Ты говорил, что любишь. Даже, помню, цветы дарил. Но из этого ничего не следовало. Ты не жил ради меня, не учитывал меня в своих планах. Ты во мне не растворялся. А кто любит – тот растворяется в любимом человеке, хотя бы какой-то своей частью. А ты занимался только работой. Но даже себя ты не любил, потому что если бы любил – не убивался бы с утра до ночи в своём банке, будь он проклят. Ты заговорил про любовь – но ты ничего про это не знаешь, ты не жил чувствами никогда. Не обманывай себя. Какая любовь? Ты – сумасшедший псих. Ты говоришь, что живёшь несколько жизней, меняешься, – ничего подобного. Ты всегда был одинаковый. Безумный, худой и дёрганый. Очнись, Знаев, откуда в тебе любовь? Тебя – обокрали! Ты – неполноценнный! Когда мы развелись, я была рада! Я освободилась! У меня появился другой человек, он ничего особенного не делал, он вообще был лох, простолюдин, какой-то крепкий хозяйственник, прости господи… Он Григория Лепса слушал, и конец галстука заправлял под ремень! А мне было всё равно! Потому что он обо мне думал! Он мне звонил по пять раз в день! Он меня ревновал! Я была с ним счастлива!
Она осеклась, очевидно, сообразив, что говорит слишком громко и нервно.
– И куда же он делся? – осведомился Знаев.
– Никуда не делся, – ответила Камилла. – Он мой муж. Насчёт галстука я его давно просветила. Григория Лепса он отстоял, но неважно.
– А, так это он, – пробормотал Знаев. – Какой же он крепкий хозяйственник? Я про него слышал, он подряд три фабрики обанкротил…
– А мне всё равно, – сказала Камилла, цинично усмехаясь. – У нас всю страну три раза обанкротили. Мне неважно. Мне надо, чтоб меня любили. Наша страна вообще не хозяйством держится. И не фабриками. И не банками. И не деньгами. А только любовью. Жаль, что ты не понял это раньше, Знаев. Никому тут не нужна твоя работа. Вот это твоё проклятое созидание – оно никому неинтересно. Оно никого не делает счастливым. Где твой банк, который ты созидал, весь в истериках? Где твоя семья? Где твой сын единственный?
Знаев хотел было вставить, что сын – не единственный; но вовремя прикусил язык. Но ответить хотелось, и он спросил:
– Наша страна? Ты сказала «наша страна»?
– Да. А что?
– Раньше ты говорила «эта страна». Ты что, теперь – патриотка?
– Конечно, – с вызовом сказала Камилла. – Я люблю свою страну. Я же – женщина. Мне важно понимать, что меня, случись что, защитят. Мне нравится, что у нас есть армия, что мужики не разучились воевать.
– Десять лет назад ты говорила по-другому.
– Десять лет назад, – ответила Камилла, – я сама была другая. Жизнь изменилась, и я изменилась. Все умные люди изменились. И только ты, Знаев, остался на том же месте. Давай, иди. Не могу на тебя смотреть. До свидания. Ты всю жизнь работал – вот иди и работай.
Знаев кивнул, встал и вышел.
«Удивительно, – подумал, – как я прожил с ней столько лет? Любил, наверное. Сам только что сказал, что любил. Что всё было всерьёз, крепко. До крови было. А потом – раз, накатила волна, и слизала. Время – как океан. Налетает шторм – и сносит в чёрную бездну всё, что построил слабый человек».
В дверях столкнулся с очередной нянькой, влекущей за руку маленькую румяную девочку, возбуждённую, нарядную. Посторонился, придержал дверь.
Два сына есть, а дочери нет; может, теперь дочь родить? Может, не ездить никуда?
52
Телогрейки были готовы. Знаев надеялся, что Серафима лично привезёт ему товар и презентует торжественно, под звон бокалов и светский трёп; однако рациональная девушка-дизайнер предложила ему связаться с непосредственным исполнителем, швеёй-надомницей по имени Олеся, и забрать вещи самостоятельно. Слегка разочарованный Знаев набрал номер Олеси и выслушал длинный, с творожным белорусским акцентом, монолог; швея проживала в Тёплом Стане, была загружена заказами «по самые гланды» (у неё прозвучало «хланды»), и именно сегодня на весь день уехала «насчёт тканей», но предлагала в качестве бесплатного курьера услуги собственного мужа. Скрипнув зубами, Знаев дозвонился до швейного мужа, который тоже оказался трезвомыслящим мужчиной и категорически не пожелал ехать в центр города, в середине дня, через заторы; в итоге уговорились встретиться равноудалённо, в Новых Черёмушках.
