– Некуда бежать, старый, – ответил Знаев. – Мир стал маленьким. В прошлом году я был на Фиджи. Четырнадцать тысяч километров от Москвы. Летел с тремя пересадками. А когда прилетел – в первый же день встретил знакомого. Архитектора, который строил мой дом… Бесполезно бежать. Планета ссохлась. Наши люди – повсюду.
– Ты пришёл рассказать мне про Фиджи?
Знаев улыбнулся.
– Нет. У меня к тебе вопрос… важнейший… буквально тема жизни и смерти… но – не про деньги.
Плоцкий невероятно удивился, даже рот приоткрыл. Жёлтые глаза сверкнули.
– А про деньги? – спросил он. – Про деньги – нет вопроса?
– Нет, – ответил Знаев твёрдо.
Он был тут должен. Много.
– Задавай свой вопрос, – разрешил Плоцкий.
– Помнишь, мы в театр ходили? В девяносто девятом? В «Современник»? На «Три сестры»?
Плоцкий нахмурился.
– С трудом, – произнёс он.
– Вспомни! Гафт играл Вершинина, ему устроили овацию… Ты напился и гнал на меня матом. Тебе не понравилось в театре. И ты, наверно, с тех пор в театр не ходил. Ты должен помнить, старый.
Плоцкий задумался.
– Допустим. На кой чёрт мне был нужен тот театр, до сих пор не понимаю.
– Ну, я хотел приобщить тебя к искусству.
– Приобщил, – с сарказмом ответил Плоцкий. – Это правда.
– А в перерыве ты послал водителя в магазин, он привёз тебе бутылку абсента, и ты пил этот абсент из горла всё второе действие.
– Очень может быть, – согласился Плоцкий. – Я тогда бухал серьёзно. Разводился со второй женой.
– А помнишь, мы вышли из театра и орали друг на друга?
– Нет, – сказал Плоцкий. – Как же я вспомню, если пил абсент из горла?
– Мимо шла девушка, – сказал Знаев. – Молоденькая. Мы орали матом. Я подошёл к ней и извинился. Вспомни.
Плоцкий молчал и, видимо, не собирался всерьёз напрягать память.
– Вспомни, – попросил Знаев. – Ты тоже ей что-то сказал. И мы вдруг оба успокоились. Вспомни, пожалуйста!
Железная дверь приоткрылась; выскользнул один из клерков, румяный малый в хипстерских кедах, положил перед Плоцким калькулятор и зашептал в самое ухо: «Мы предложили вот это… – нажал на кнопки, – а он просит вот это…» – снова нажал и снова зашептал. Знаев не стал подслушивать, отвернулся и стал изучать висящие на стенах портреты жён Плоцкого: чемпионка России по гимнастике, чемпионка Европы по фигурному катанию и две полуфиналистки Уимблдона. В юности Женя Плоцкий увлекался спортом и с тех пор искал женщин совершенно определённого сексапила. Живописец увековечил первую супругу-медалистку уже в зрелые её годы, в образе Гарбо, в полупрофиль, в чалме из жемчужин и изумрудов; прочие три дамы явно обошлись Плоцкому дешевле, их лица были менее надменны, а груди более мускулисты.
А под портретами, на куцей книжной полке, меж нескольких справочников по теории валютно-обменных операций Знаев увидел собственную книгу. «Чёрные деньги, белые пиджаки». Издание в мягкой обложке, солидный пухлый кирпичик, между прочим, захватанный и залистанный. «Надо же, – подумал Знаев, умиляясь, – я уже забыл про неё, свою книжечку. А когда-то гордился, аж распирало. Два года сочинял. Это казалось важным. Льстило самолюбию. Не каждый банкир умеет книжечку написать, а я – написал. Ещё и успех имел. Может, накропать продолжение? Второй том? Как взять в долг у старого друга – и не отдать?»
– …Сделай скидку, – тем временем тихо приказал Плоцкий помощнику. – У него вчера дочь родилась. Скажи – подарок. С завтрашнего дня скидок не будет, а если попросит – пошлём подальше.
Клерк обнулил цифры на экране калькулятора и вышел бесшумно. Плоцкий посмотрел на Знаева с другим выражением: печально.
– Не буду я ничего вспоминать, – сказал он. – Ты меня удивил. Я думал, ты придёшь говорить о деле.
– Вспомни эту девочку, – повторил Знаев. – Её звали Вероника.
– Вероника, – пробормотал Плоцкий. – Вероника, значит.
И вытащил из нижнего ящика пачку сигарет, и закурил, хотя Знаев вообще не помнил его курящим; а по горькому запаху табака, высохшего сверх всякой меры, было понятно, что пачка лежала в ящике лет пять.
– Ты мне должен, – Плоцкий заморгал из облаков серого дыма, как филин из ночной листвы. – Три года прошло. Ты появляешься раз в полгода на пять минут. Я тебе звоню – ты трубку не берёшь. Я оставляю приветы на автоответчике. Я не знаю, что думать. Мы вроде корефаны… Я вроде тебя уважаю… И вдруг ты приходишь с вопросом про театр и девочку Веронику… Ты совсем потерял совесть…
Он на глазах становился старше, грубей, прямей, и, когда прозвучало последнее слово горькой тирады, – на Знаева смотрел совсем другой человек. Безжалостный и бессердечный.
– Нет! – быстро воткнул Знаев. – Не потерял. Моя совесть вся при мне. И я твой товарищ.
– Был, – ответил Плоцкий. – Был товарищ.
– В каком смысле?
– В прямом. – Плоцкий затушил сигарету. – Через пять минут ты встанешь и пойдёшь отсюда нахер. Ты меня оскорбил. Сильно. Давно меня так не оскорбляли.
Знаев спохватился и вытащил из карманов три пачки, завёрнутые в пластик.
– Вот.
– Это что? – Плоцкий с презрением оттолкнул деньги мизинцем. – Сколько тут?
– Пятьсот тысяч рублей. Лучше, чем ничего.
– Мне не надо уже. Забери. – Плоцкий бросил на стол визитную карточку. – И это тоже.
Визитная карточка принадлежала некоему директору коллекторского агентства; но пелена уплотнилась, и Знаев забыл фамилию, едва прочитав её. Карточку вернул на стол тем же движением.
– Я тебя продал, – сухо сообщил Плоцкий. – Этим ребятам.
– Ага, – сказал Знаев. – Значит, коллекторы?
– Лучшие в городе.
– Почём продал?
– За десять процентов.
– Что же, – сказал Знаев. – Ты поступил хуёво.
– Нет, – угрюмо ответил Плоцкий. – Это ты так поступил.
Знаев ненавидел такие беседы, но чем больше ненавидел, тем чаще приходилось их вести.
– Ладно, старый, – сказал он. – Признаю, я тебя подвёл. Что ты хочешь, чтоб я сделал?
Плоцкий развернулся в своём кресле, боком к собеседнику, и отмахнулся жестом, полным сдержанного негодования.
– Ничего не надо, – ответил он. – Деньги тоже забери. С тобой – всё, Сергей. Жди звонка. От них, – ткнул пальцем в визитку. – А от меня звонков не будет.
– Подожди, – попросил Знаев. – Сейчас лето, торговля вялая… Осенью всё будет! Начнётся сезон, пойдут продажи, я отдам…
– Не будет ничего осенью, – ответил Плоцкий, по-прежнему глядя в стену – то ли на портрет третьей жены, то ли на портрет четвёртой жены. – Ни продаж, ни денег. Кризис растянется лет на пять. Война – это дорого…
