– Отличный парень, – сказал Знаев. – Я уже его люблю.
– Подожди любить, – ответил Горохов. – В конце концов контора закрылась, Валера остался без работы. В сорок два года. Первым делом ко мне прибежал, а у меня – магазин, свистопляска, убытки, я говорю – пожалуйста, Валера, продавцом, кассиром, мерчендайзером, кладовщиком, четыреста пятьдесят долларов чистыми. Нет, отвечает Валера, что это за работа, кладовщиком за четыреста пятьдесят? Удалился гордо. Пошёл туда, пошёл сюда, нигде его не берут, профессии нет, резюме нет, всё, что умеет, – чужие деньги считать, сидя в трусах перед экраном. Сбережения потратил. А уже привык: три комнаты, BMW, два раза в год – Египет. Всё никак не мог понять, что закончился Египет, и BMW – тоже. Нервишки не выдержали. Пятый десяток, взрослый мужик. А все вокруг давно сообразили, что он бесполезный эгоист, озабоченный, как бы себя не поломать, не потратить. Чтоб, не дай бог, не перенапрячься. Все поняли – и отец с матерью, и жена, которая сбежала сразу… и друзья… Все стали Валере намекать, что никакой он не король вселенной – а парень в трусах перед компьютером. И Валера увидел, почувствовал, как люди к нему переменились. И сам переменился. Все вокруг стали виноваты. Брат ему деньги даёт – тот берёт, но вместо «спасибо» в ответ гадости говорит и отворачивается. Сначала сделался вредный, потом – невыносимый. Ты вот говоришь, что я – либерал, – Горохов презрительно осклабился, – так ты Валеру не видел. Вот кто был поборник законов. Когда его на дороге гаишник останавливал – Валера выходил сразу с ручкой и бумажкой, и личный номер этого гаишника себе в бумажку переписывал. Вот такой он был. Всегда точно знал, сколько картофелин покупать, семь или восемь. Мылся только хозяйственным мылом, потому что так дешевле и полезней для кожи. И вот – лежит сейчас, весь опухший, раздутый, почки не справляются, и мне говорят, что счёт идёт на часы. Зачем жил, на кой ляд это было, все эти разговоры про личность и её свободу… Зачем была йога, спорт, сауна, обливания холодной водой, лечебные голодания? А всё потому что нечем ему было в жизни заняться, нигде не надрывался, не рисковал, ни в каком большом деле не участвовал, никакими большими мыслями не горел…
– Ты его судишь, – сказал Знаев. – Не надо. Он умирает, а ты – здесь стоишь.
– Вот именно, – ответил Горохов. – Он там, умирает лежит, а я – здесь, здоровый и пьяный. Но его мне не жалко, а себя – жалко. До слёз жалко. Не знаю, почему.
40
Он твёрдой рукой отобрал у Горохова ключи от его машины. После небольшого сопротивления затолкал своего заместителя на заднее сиденье, сам сел за руль. Подумал – надо ли спешить? – и решил, что не надо. Если человек умрёт за те полтора часа, пока они прорываются сквозь заторы – в этом не будет ничего, кроме божией усмешки.
Знаев совершенно не жалел умирающего «брата Валеру», он никогда его не видел и три недели назад вообще не подозревал о его существовании. Судя по словам Горохова, по его глубокому раздражению и недовольству, а также по степени его опьянения, по лихорадочному блеску слезящихся глаз, – его брат Валера действительно доставил всем своим родственникам множество проблем.
Зачем они сорвались именно теперь, бросив работу, и понеслись за пятьдесят километров – Знаев не задумывался. Очевидно, для очистки совести.
Да, решил он, именно так, для очистки совести, чтоб потом не упрекать себя: вот, человек испустил дух, а мы ничего не сделали, продолжали сидеть в своих кожаных креслах над своими проклятыми калькуляторами.
Тем временем Горохов, полулёжа на широком заднем сиденье, продолжал возражать, сопеть, браниться, сморкаться и дышать спиртом. Куда мы едем, зачем это надо, я тебя не просил, пусть он помрёт, наконец, и все вздохнут свободно; развернись вот на этом перекрёстке, здесь стрелка есть, здесь можно, и вернёмся, и будем работать.
Его автомобиль был огромен, тихоходен, изнутри завален упаковками чистящих салфеток, бумажными полотенцами, журналами, зубочистками, зарядными устройствами для телефонов и планшетов всех мастей, скидочными купонами, бутылками с водой и туго свёрнутыми бумажными пакетами из-под фаст-фуда; в багажнике слитно громыхали какие-то канистры или бидоны.
– Не гони, – угрюмо попросил Горохов. – Мы не торопимся.
– Согласен, – сказал Знаев. – Торопиться надо было раньше.
– И вообще, ты не должен этим заниматься.
– А чем я должен заниматься?
– Своими делами.
– У тебя умирает брат. Ты не хочешь его вытаскивать. А я должен заниматься своими делами?
– Примерно так.
– Спасибо, Алекс, – сказал Знаев ядовито. – Теперь я буду знать, какого ты мнения обо мне. Пусть все умрут, а я буду заниматься своими делами. Так получается?
– Ты не мать Тереза. И я не просил тебя помогать.
– Я не буду помогать, – сказал Знаев. – Я рядом постою, и всё. Я вообще могу не ходить в больницу. Подожду в машине, заодно выкину весь этот хлам…
– Это не хлам! Это следы активной жизнедеятельности. Я живу на два дома. Семья на даче, я – в Москве. Мотаюсь каждый день. Я же семейный человек. В отличие от тебя.
– А я – какой?
– Ты маргинал, одиночка.
– У меня двое детей.
Горохов рассмеялся столь снисходительно, что Знаев разозлился. Уже очень давно с ним никто не разговаривал свысока.
– Дети – это не то. Дети вырастают и сваливают. Семья – это больше, чем дети. – Горохов завозился сзади, ударил коленом в спинку сиденья. – Семья – это жена, дом, тёща. Дача. Клумбы с розами. Груши на гриле. Ежедневная покупка огромного мешка жратвы. Отпуск два раза в год. Педикюр на дом. Запрет на алкоголь. Ссоры, примирения. Секс без презерватива. Ремонт в туалете. Дискуссии: каким должно быть сиденье унитаза? С микролифтом – или без микролифта? Семья – это кастрюли, виагра и машинка для стрижки лобковых волос, одна на двоих. Ты нихуя в этом не понимаешь, Сергей Витальевич. У тебя нет ни жены, ни дома. И никто тебе не высылает каждый вечер по электронной почте список продуктов. Соевый соус, пучок редиски и триста граммов нежирной сметаны. А мне – высылают. И я это люблю. Потому что семья и есть любовь.
Знаев подумал и возразил:
– Ездить по магазинам со списком продуктов должен водитель.
– Я давно уволил водителя. Не по карману. А ты даже и не помнишь. Я ж говорю, ты – маргинал.
– Еду можно заказывать в интернет-магазинах.
– Хватит! – желчно каркнул Горохов. – Курьер из интернет-магазина не поедет на двадцатый километр Киевского шоссе. Не начинай даже. Нет в тебе этого.
– Чего – нет?
– Семейной идеи! Вот этой, сука, парадигмы бытовой. Готовности забыть про всё и устремляться за нежирной сметаной. Себя вот на эту беготню тратить.
– Что ж ты, весь такой семейный, своего брата вылечить не можешь? Он ведь тоже твоя семья.
– Да. Семья. Помнишь поговорку – «в семье не без урода»? Этот как раз тот случай.
