– Спасибо, – сказал Знаев, невероятно польщённый.
Вероника посмотрела в свой стакан; она явно была не прочь повторить.
– Ты мне понравился, – призналась она, глядя в сторону. – Ты… Ну, в общем… произвёл впечатление. Ты был сильный и красивый. И я… В тот вечер… любила тебя… по-настоящему… И когда узнала, что беременна, – поняла, что под нож не лягу, не смогу… буду рожать… Вот – родила, слава богу. – Она допила остаток сильным глотком. – Никаких претензий, Серёжа. Всё было классно.
– Спасибо тебе, – сказал Знаев. – Для меня это важно. Я, между прочим, хороший отец. Мой старший тоже нормально получился. Вполне себе экземпляр… Лентяй, к сожалению… Но зато настоящий пацан.
– Это я не люблю, – резко сказала Вероника. – Я своего сына пацаном не растила.
– А кем растила?
– Джентльменом.
– Это то же самое.
– Не то же самое. Пацаны всегда компаниями ходят. Пацаны – это стая. Вожак и подчинённые. Шестёрки. А джентльмен – фигура самостоятельная.
– Ошибаешься, Вероника, – сказал Знаев. – Джентльмен – это дворянин, рыцарь. Тот, кто не работает, а живёт на доходы от земель и недвижимости. Джентльмен – это верный меч на службе своего короля. Когда королю надо было воевать, он призывал джентльменов. Джентльмены приходили, вынимали длинные тесаки и рубили в капусту любого, кого прикажут.
Знаев показал рукой, как рубили друг друга джентльмены, и Вероника поморщилась.
– Это было давно, – сказала она. – Сейчас джентльмен – просто благородный человек. Тот, кто держит своё слово, соблюдает законы и живёт по совести.
– А пацан живёт не по совести?
– Пацан, – брезгливо сказала Вероника, – живёт по понятиям. Как наш президент. Как его подручные. Как вся эта страна, как весь её народ.
Знаев увидел подходящего к столу Сергея Сергеевича и сказал:
– А мы сейчас у него самого спросим.
И, когда юноша сел, посмотрел ему в глаза.
– Мы с твоей матерью поспорили, кто ты: пацан или джентльмен?
Сергей Сергеевич подумал и неуверенно пожал плечами.
– По-моему, – сказал он, – это одно и то же.
– Вот, – сказал Знаев и улыбнулся Веронике. – Молодой человек думает в точности как я. «Пацан», «джентльмен» – всё это слова. – Он снова удержался от того, чтобы хлопнуть мальчика по плечу. – Давай о главном, дружище. Что это такое – университет в городе Утрехт?
– Один из лучших, – ответила Вероника вместо сына, со старомодной разночинной торжественностью.
После сказанных ею фраз насчёт «этой страны» и «народа» Знаев тут же перестал к ней всерьёз относиться – просто ещё одна наивная дура; зато неожиданно испытал сильное влечение. Да, сутуловатая и прокуренная, но всё же приемлемо привлекательная, улыбается хорошо, глаза подведены жирно, красивые руки с узкими запястьями.
– Мы – поступили, – продолжала она, блестя глазами и губами. – Две недели назад получили ответ. У нас уже есть учебная виза. И мы заплатили за первый семестр. Сидим на чемоданах.
– Круто, – оценил Знаев. – Утрехт. Обучение – на английском языке?
– Ради языка всё и затевается, – снова ответила мама вместо сына. – Язык надо получать как можно раньше.
– Совершенно согласен. А зачем всё так сурово? – Знаев посмотрел на сына. – Ты что, не хочешь жить в России?
– В ближайшие годы – нет, – спокойно ответил сын. – Я хочу быть человеком мира.
– Понятно, – сказал Знаев. – Человек мира. Давай-ка, Сергей, пройдись. Ну, или в баре посиди. Мы с твоей матерью поговорим.
Юноша тут же ушёл – очевидно, привыкший к роли изгоняемого.
– Ты тоже с ним едешь? – спросил Знаев.
– Да, – сказала Вероника. – Боюсь одного оставлять.
– Если он там проживёт хотя бы полгода – он уже не вернётся.
– Ну и пусть. Нечего ему тут делать.
– По-моему, наоборот, – мирно возразил Знаев. – Тут всегда нужны хорошие умные ребята…
Вероника сверкнула глазами.
– Кому? – ядовито спросила она. – Военному комиссару? Не надо, Сергей. Я знаю, ты – за Родину. Красные звёзды, штаны с начёсом, магазин «Готовься к войне». Но меня это всё не волнует. Я своего сына этой вот Родине – не отдам. Сын – это всё, что у меня есть. Это – моё. Это я создала. В мире всё начинается с таких, как я. С оплодотворённых самок, – уточнила она.
– Прекрасно тебя понимаю, – ответил Знаев. – Давай-ка ещё выпьем.
Он предложил дежурно, не задумываясь, – минуту назад не имел ни малейшего намерения устраивать попойку, – да вдруг оказалось, что именно таков был идеальный способ провести несколько часов в компании незнакомых людей, оказавшихся близкими родственниками, и при этом не сказать ни слова о политике.
Много лет был непримиримым трезвенником, но когда перевалило за сорок, стал себе разрешать понемногу, рюмку здесь – бокал тут. Постепенно ослабил сложную систему запретов, самодисциплину, внутри которой жил с юношеских лет. Подступил другой возраст, требовались новые правила, щадящие. Уже не надо было работать с восьми утра до полуночи. Уже можно было разрешить себе передышку. Уже можно было иногда отключать телефон.
Теперь он, наблюдая за собственным сыном, с удовольствием напился, заказав для этой благовидной цели бутылку сухого белого.
– Спасибо, ребята, что нашли меня. Хорошо, что вы есть. Не знаю, что будет дальше, но… Хорошо, что теперь мы знаем друг друга.
И дальше, дальше: любуясь собственной видоизменённой и доработанной двухметровой копией, и тем, как эти двое берегут, всерьёз любят друг друга, слышат друг друга, как сын недовольно посматривает на свою мать, слегка окосевшую, как она жестом велит ему вытереть рот, как сын всё-таки ловит минуту, чтобы быстро вытащить карманный голубой экранчик и проверить входящие, как мать округляет глаза, рассказывая о своём участии в движении «Синие ведёрки», о любви к горькому шоколаду, о том, как она тащится от «Игры престолов» и вообще от всего этого средневекового, рыцарского, только чтобы без драконов и розовых соплей, без фей с крылышками, я для этого слишком серьёзная; и про холивары в фейсбуке, и про возмутительный памятник Владимиру Святому, и про то, что «Brainstorm» – очень даже ничего, а потому что не наши, латыши, европейская музыкальная культура; и про то, как однажды бывший бойфренд предложил ей круиз в Антарктиду, а она отказалась, поскольку с бывшими бойфрендами лучше снова не начинать.
И ещё дальше: наблюдая, как сын начинает скучать в компании двух пьяных взрослых, причём понятно – он точно так же скучал бы и в компании трезвых взрослых, просто потому что – взрослые, другое поколение, старики, олд-таймеры, ничего в жизни не понимающие; наблюдая, как мать снимает туфли и забирается с ногами на диван, наблюдая, как сгущается вечер, как стоят на улице машины, в заторе, бампер в бампер, окончен рабочий день; наблюдая, как новые и новые разноцветные люди заполняют веранду, звенят посудой, пересмеиваются, и все, все, все выглядят любящими и любимыми. И слыша свой голос, разрозненные реплики: тоже не верю в сыроедение, тоже презираю наркотики, а вот здесь не согласен, мотоциклистов не боюсь, сам мотоциклист, нет, не баловство и не понты, а средство передвижения в современном большом городе, одно из самых удобных, и воздух мало отравляет, разумеется, я за охрану природы, за чистоту, я ведь технократ и урбанист, а мы, технократы-урбанисты, всегда держали мазу за экологию; а здесь опять согласен, современное кино – это прежде всего блокбастеры, всё передовое в кинематографе давно ушло с большого экрана в сериалы, и опять согласен, антибиотиков не употребляю, а пьяный дурак, которого я в тот день тащил за собой через бульвар, я вчера у него был, он мой друг хороший, хотя, может, уже и не друг, и он – тебя вспомнил; и ещё, самое главное: по последним научным данным, планета Земля принадлежит не растениям, а микробам, именно микробы имеют решающий перевес в массе живой ткани, именно микробы – хозяева нашего мира, короли планеты, а человечество – жалкие доли процента от общего количества живого вещества, а это значит, что случайная мутация какого-нибудь вируса или другой такой же незримой божией твари в любой момент может привести к полному исчезновению цивилизации, причём микробы, истинные князья мира сего, этого даже не заметят, как не замечает корова муху, сидевшую у неё на спине и вдруг улетевшую.
