– Женечка, успокойся, у тебя просто истерика. Не говори ничего, просто помолчи. Дыши глубже…
Женя и впрямь замолчала, утирая щеки дрожащими ладонями. Потом протянула руку, достала из пакета бутылку минералки, сделала несколько жадных глотков. Арина наблюдала за ней осторожно, боясь сделать лишнее движение. Слишком угрожающим было Женино молчание.
Вот она аккуратно прикрутила пробку к бутылке, впихнула ее в пакет, сложила руки на коленях, вздохнула. Долго глядела в окно, за которым собирались сумерки. Когда снова заговорила, Арина не узнала ее голоса – таким он был жестким и решительным:
– А я тоже вас всех обману. Да, вот так. Я буду как героиня Островского, которая не нашла любви и решила искать золота. Ты умрешь, я одна буду наследницей. Да, я так решила. Назло вам всем. Вы все искали любовь, а я найду золото! Получу деньги, уеду куда-нибудь на теплое побережье, домик куплю. Буду сидеть у моря и вспоминать вас… Тех, кто не захотел меня любить. Других захотел, а меня нет. И это будет справедливо, я думаю.
– И как ты меня решила убить, Жень?
– Да никак… Сама умрешь. Я сейчас уеду, а ты останешься, тебя никто не найдет.
– Ты не сможешь этого сделать, Жень.
– Почему же?
– Потому что я ни в чем перед тобой не виновата. Ну хочешь, я отдам тебе свою долю в этом проклятом наследстве?
– Да дело не в наследстве, Арин… Вернее, не только в нем. Неужели ты ничего не поняла? Мы так долго с тобой говорили… Ладно, я пошла, не могу больше.
Женя поднялась со стула, решительно шагнула к двери, на ходу доставая ключи из кармана джинсов. Арина тихо проговорила ей в спину:
– Ты вернешься, Жень, я знаю. Ты не сможешь.
Женя не обернулась. Перешагивая через порог, проговорила сдавленно:
– Нет, я не вернусь, Арин. Я не вернусь… Не жди.
Дверь захлопнулась, ключ проскрипел в ржавой замочной скважине.
В комнате стало совсем темно. И тихо. Было слышно, как от ворот отъехала Женина машина. Внизу, под полом, слышалось какое-то шевеление, будто мышь скребла.
Арина вдруг почувствовала, как сильно затекла спина, как устали от напряжения плечи. Но страха почему-то не чувствовала. И приближения смерти тоже. Вот спать ужасно хотелось – это да. Предыдущая ночь была бессонной…
Почему она не спала предыдущей ночью, чего боялась? Неужели Ивана? И как давно была эта предыдущая ночь… Словно в другой жизни. А сколько ей осталось в этой? Хорошо, что Иван не узнает о том, что она ему не поверила. Жаль, что Иван не узнает о том, что она его любит…
Подняв ноги, Арина устроилась кое-как на кровати, чтобы не беспокоить лишний раз руку, скованную наручником. От байкового одеяла пахло застарелой плесенью и горькой травой, полынью. Ничего, терпеть можно. Надо спать… Будет утро и будет жизнь… Потому что Женя вернется…
Свободной рукой Арина обняла себя за живот, проговорила тихо:
– Давай будем спать, малыш, все у нас хорошо. Не бойся, она вернется, вот увидишь. Глупая девочка, злая от одиночества, не надо на нее обижаться. Когда человека никто не любит, он становится злым… Ты у меня не будешь злым, правда? Я тебя очень, очень люблю. Не бойся, малыш, она вернется. Она обязательно вернется…
* * *
Женя давно уже не разбирала дороги, просто ехала в темноте по трассе. Свернула куда-то, въехала в незнакомый городок, чуть не сбила юную парочку на переходе. Не остановилась, поехала дальше, вылетела на окраину, мелькнули за окном производственные постройки, серый бетонный забор…
И снова трасса. Справа и слева лес темной стеной. Машин почти нет. Подумала вдруг – надо сбавить скорость, впустить в голову хоть одну здравую мысль. Она же не зомби, а человек, у которого есть жизнь. Хоть какая-то, но есть. Или она все-таки зомби, если оказалась способна на убийство?
Но ведь ее тоже убивали… Долго и мучительно убивали. Давали немного вздохнуть, и даже любовью одаривали, а потом снова убивали. Наверное, это особенная убийственная пытка – когда появляется надежда, что тебя могут любить. Маленький ребенок не ведает осторожности, он верит, что его полюбили навсегда… И не умеет справиться с предательством. Носит потом его в себе, как болезнь.
Все-таки странная штука с ней случилась – обиды на отца не было, а душа все равно болела памятью. Даже само слово «отец» хранилось в потайной коробочке и практически не использовалось во внутренних мучительных монологах, которые были хоть каким-то подспорьем в навязанном судьбой отшельничестве. Просто когда думала о нем, видела свет, чувствовала тепло…
Да, он был светлым и теплым. Он удочерил ее, не раздумывая. Он мог дарить себя походя и легкомысленно, улыбкой или жестом… А еще он обращался к ней весело-панибратски – старуха. «Прости, старуха, я сегодня поздно с работы вернусь, ты уже спать будешь…» Или «выручай, старуха, надо маме немножко соврать, что я дома с тобой был, но это в последний раз, я тебе обещаю…»
Она с удовольствием его выручала. Она была на его стороне. Она готова была выполнить все, о чем он попросит. Она хотела, чтобы он больше принадлежал ей, чем матери.
Потом, став взрослой, она не раз и не два задумывалась о подоплеке своей детской привязанности к этому красивому легкомысленному мужчине, пытаясь отыскать в ней проблемки модных по нынешним временам сексуальных психологизмов, но ничего такого не обнаружила. Это была любовь в чистом виде, с наивной радостью принимающая другую любовь. Она же не понимала тогда, что этот мужчина именно так устроен, то есть искренне любит тех, с кем в данный момент общается. И никак не ожидала, что его круг общения может измениться… Что он в одночасье соберет чемодан и уйдет, подмигнув ей на прощание – «пока, старуха»! И что на его место придет другой мужчина, холодный и рассудительный, который посадит ее напротив себя и станет объяснять новые правила жизни, который будет ее ненавидеть, если она случайно нарушит эти правила.
О, это отдельная история! Мать лебезила перед отчимом, будто он был божеством. И ей хотелось узнать – зачем мать это делает. Зачем ей Аркадий Викторович с его холодным надменным взглядом, лысой головой и тихой ненавистью. Впрочем, его ненависть на мать не распространялась… А ей доставалось по самое «не могу». Но разве матери об этом расскажешь? Она и слушать не станет…
Внешне он ее никак не показывал – ни словом, ни жестом, ни эмоцией. Он просто смотрел в ее сторону и тихо стрелял ненавистью. И убивал. Она чувствовала, как душа взрывается от выстрелов и оседает внутри мелкой пылью. А человек не умеет жить без души. Он тогда не человек, он никто. Он обманчивый объект в виде человека, не способный постоять за себя и никому не нужный.
Он долго ее убивал. А потом ему надоело, наверное, – вообще перестал ее замечать. А вскоре уехал в свою Америку, и тогда началась другая жизнь – с мамиными психозами. «Ты всю жизнь камнем на моей шее висишь! Я к мужу уехать не могу, потому что тебе, видите ли, нет восемнадцати, и мне не дают визу! Пока я сижу здесь, он там другую жену найдет, и что мне тогда делать? Ну скажи, что мне делать, скажи?»
