Послеполуденный час был здесь тихим; легкий ветерок шевелил листву каштанов, и по мостовой разбегались солнечные пятна. Все вокруг дышало весной, но Джойс не видела ни почек на ветках, ни цветов на клумбах. Она была сгустком тоски, гнева и страха.
Джойс выпила еще глоток, потом опустила шторы, достала телефон и дрожащими пальцами набрала номер Флоренс Галло.
– Флоренс? Это Джойс. Он изменил время встречи.
Для собеседницы это стало неожиданностью, но Джойс пресекла все ее комментарии.
– Он уже идет, не могу говорить!
Флоренс постаралась ее успокоить:
– Следуйте нашему плану, Джойс. Прикрепите скотчем телефон под столиком в гостиной!
– Я… Я попробую…
– Нет, Джойс, вы не попробуете, а сделаете!
На кухне в ящике Джойс нашла широкий скотч, нарезала полосками и прикрепила телефон к столику возле дивана.
Почти в ту же минуту из-за угла показался черный «Кадиллак Эскалейд» с тонированными стеклами и остановился под деревьями. Одна дверца приоткрылась, позволив Таду Коупленду выйти, и «Кадиллак» тут же развернулся и отъехал в сторону. Припарковался он в другом месте – на углу Ленокс-авеню, чтобы не привлекать внимания.
Губернатор в сером пуловере, в сером пиджаке, не задерживаясь ни секунды на тротуаре, поднялся на крыльцо дома номер 266. Ему даже не пришлось звонить. Джойс напряженно проследила за ним из окна безумным взглядом и сама открыла ему дверь.
Едва взглянув на Джойс, Коупленд понял, что разговор предстоит тяжелый. Сияющая, полная жизни женщина, в которую он когда-то влюбился, стала адской машиной, заведенной на взрыв горючей смесью алкоголя и героина.
– Привет, Джойс! – поздоровался он, притворив за собой дверь.
– Я скажу журналистам, что Клэр – твоя дочь, – заявила она с места в карьер.
Коупленд покачал головой.
– Клэр не моя дочь. Ты не хуже меня знаешь, что семья и кровное родство – совершенно разные вещи.
Он подошел к ней поближе и заговорил самым мягким, располагающим к доверию тоном, стараясь ее образумить.
– Я сделал все, что мог, Джойс. Нанял во Франции полицейского, чтобы тот постоянно меня информировал обо всем, что они делают. У французов в полиции работают опытные люди. Детективы носом землю роют.
– Этого недостаточно.
Тад вздохнул.
– Я вижу, что ты приняла дозу. Скажу честно, не считаю, что вовремя.
– Ты за мной следишь?
– Для твоего же блага. Я не могу оставить тебя в таком состоянии. Я найду для тебя клинику и…
– Мне не нужна клиника! Я хочу, чтобы нашли Клэр!
На короткий миг, глядя на вопящую фурию с пеной на губах, Тад вспомнил их встречи пятнадцать лет назад – чувственные, гармоничные, страстные, упоительные. В то время его безумно тянуло к Джойс. Физически и интеллектуально. Мощно, властно. Но это было влечение, а не любовь.
– Клэр – твоя дочь, и ты должен ее признать! – настаивала Джойс.
– Я и ты, мы вместе никогда не собирались иметь ребенка. Ты прекрасно знала, что я женат. Извини, что я тебе об этом напоминаю, но ты всегда уверяла меня, что предохраняешься. А когда неожиданно забеременела, сказала, что от меня ничего не ждешь и вырастишь ребенка одна.
– Что я пятнадцать лет и делала, – бросила Джойс. – Но теперь все изменилось!
– Что изменилось?
– Клэр похитили месяц назад, и всем на нее наплевать, понял? Когда узнают, чья она дочь, забегают и найдут!
– Ты понимаешь, что несешь чушь?
– Это будет государственное преступление! О нем заговорят все!
Гнев и бессилие заставили Коупленда заговорить жестче.
– Этим ничему не поможешь, Джойс! Если б признание могло помочь Клэр, я бы сам признался, но этим ей не поможешь!
– Ты – губернатор Соединенных Штатов!
– Да, вот уже пять месяцев как я губернатор, и ты не можешь взять и подорвать мою жизнь!
Джойс разрыдалась.
– Ты не можешь оставить Клэр без помощи!
Коупленд тяжело вздохнул. В глубине души он понимал Джойс. Он поставил себя на ее место и подумал о Наташе, своей дочери. По-настоящему своей, которую он растил, вставал к ней по ночам, давал соску, сходил с ума, когда она болела… И понял: если б Наташу похитили, он бы пошел на все, лишь бы ее найти. На все. В том числе и на самые бессмысленные глупости. И почувствовав это, осознал, что под ногами у него разверзлась бездна, и в эту бездну сейчас ухнет вся его жизнь – семья, должность, честное имя… Он потеряет все, хотя ни сном ни духом не виноват в похищении этой девочки. Он никогда не отказывался платить по счетам, но какой счет можно было предъявить ему в данном конкретном случае? Связь была между двумя взрослыми сознательными людьми. Связь с женщиной, которая настаивала на своей сексуальной свободе. Кара за адюльтер – лицемерие того самого общества, которое мирится с бесчисленными жертвами огнестрельного оружия. Тад не чувствовал вины за свою связь с Джойс, ему не в чем было каяться.
– Я приняла решение, Тад, – объявила Джойс. – Убирайся!
Она повернулась к нему спиной и пошла по коридору, но Коупленд не собирался сдаваться. Он не мог пустить свою жизнь под откос. Тад бросился за ней, вошел вместе с ней в ванную, взял за плечи.
– Послушай меня, Джойс, – начал он. – Я прекрасно понимаю, как тебе больно, но зачем нужно уничтожать меня?
Она попыталась высвободиться, повернулась и ударила его в лицо кулаком.
Он, не ожидав удара, снова схватил ее за плечи и встряхнул изо всех сил.
– Да приди ты в себя! Опомнись!
– Поздно! Поздно! – орала она.
– Почему?
– Я уже все рассказала журналистке!
– Что рассказала? Что?!
– Я говорила с журналисткой из «Геральд». Флоренс Галло всем расскажет правду!
– Правда одна! Ты – грязная жалкая шлюха!
Коупленд больше не сдерживал ярости и отвесил Джойс оплеуху.
– На помощь, Флоренс! На помощь! – завопила она.
Коупленд встряхнул ее как следует и отшвырнул от себя.
Джойс открыла рот, но крикнуть не успела; не успела и схватиться за что-то, упала навзничь и ударилась затылком о край раковины. Сухой хруст, словно сломалась ветка. Услышав его, Коупленд окаменел. Застыл. Время тоже остановилось. На века. А потом помчалось сумасшедшими толчками.
Джойс лежала на полу. Губернатор наклонился к ней и понял, что слишком поздно. Опустился рядом с ней на колени, замер, молча, не пытаясь унять дрожь. А потом заплакал.
– Я убил ее, – сказал он сам себе.
На секунду Тад потерял над собой контроль. Секунда погубила его жизнь. Жизнь стала адом.
