– Да, я хотел остаться в Штатах и учиться в театральной школе на Бродвее. Но после того как сдал на бакалавра, мне пришлось вернуться. Из-за здоровья. Расклеился всерьез. Меня всегда мучили страхи, а тут участились приступы отчаяния, доставал параноидальный бред, галлюцинации, я хотел покончить с собой… В общем, был на грани сумасшествия. Меня госпитализировали, полгода я провел в специальном центре в Саргемин и мало-помалу оклемался. Местные врачи помогли, потом психотерапевт.
– И во время сеансов с психологом всплыли воспоминания?
– Да. И мне здорово поплохело, когда я понял, что похитителем был Киффер, который сжег свой вертеп буквально несколько часов спустя. Я мог бы спасти этих девочек, понимаете?!
– Это было бы проблематично, – меланхолично отозвался Марк.
– Но я же запомнил номер, черт подери! – закричал Буассо. – Обратись мы в полицию, его схватили бы раньше, чем он устроил аутодафе!
Марк положил парню руку на плечо, ему хотелось его утешить.
– В ответе родители, ты-то при чем?
– Они – гады. Чтобы, не дай бог, не попасть в газетную хронику, предпочли оставить преступника на свободе. Меня эта мысль с ума сводит!
– Ты говорил с ними об этом?
– Я с ними вообще не разговариваю с тех пор, как понял, что они совершили. И от наследства отказался. Не хочу ничем быть им обязанным. За лечение заплатили дедушка с бабушкой.
Марк вздохнул.
– Ты в этом говнище ни за что не отвечаешь, тебе было десять лет.
– Это не снимает вины.
– Снимает. Много кто может упрекнуть себя в этом деле, но не ты. Уж ты мне поверь.
Максим сжал голову руками. До еды он так и не дотронулся. Марк, глядя на него, вздохнул. Нравился ему этот паренек: цельный, чувствительный, уязвимый, честный. Карадек очень хотел бы ему помочь.
– Послушай, я знаю: всегда легче говорить, чем делать, но ты все-таки постарайся, найди средство и оставь все это позади. Понял? И скажи на милость, что ты вообще тут делаешь?
– То есть?
– Я имею в виду в Нанси. Мотай отсюда как можно скорее. У тебя здесь куча скверных воспоминаний. Не ерепенься, прими от родителей деньги и уезжай в Нью-Йорк, заплати за театральную школу и учись себе. У нас одна жизнь, и проходит она быстро.
– Я не могу никуда ехать.
– Почему это?
– Я же вам сказал, я болен. У меня проблемы с психикой. Психолог, который со мной работает, живет здесь и…
– Погоди! – Марк, подняв руку, прервал паренька, потом взял со стойки визитную карточку ресторана и написал на ней телефон и фамилию, карточку протянул Буассо.
– Эстер Азьель, – прочитал тот. – Кто это?
– Врач-психотерапевт, работала в больнице Святой Анны. Француженка, но живет теперь в Америке. Работает в больнице на Манхэттене, имеет там свой кабинет. Если у тебя появятся в Нью-Йорке проблемы, сходи к ней и скажи, что от меня.
– Откуда вы ее знаете?
– Я тоже нуждался в помощи – депрессии, галлюцинации, кризисы, боязнь людей, боязнь самого себя… Двери в ад, как ты сказал, тоже были для меня открыты.
Максим замер, недоверчиво покосившись на Карадека.
– Глядя на вас, трудно в это поверить. И что теперь? Вы выздоровели?
Марк отрицательно качнул головой.
– Нет, от этой чертовщины до конца избавиться невозможно. И это плохая новость.
– А хорошая?
– Хорошая: можно научиться с ней жить.
4
Билберри-стрит
Анжела Карлайл положила на садовый столик старый альбом в матерчатой обложке. Еще недавно люди складывали из своих воспоминаний книгу, теперь делают сто снимков на телефон и забывают о них.
Глэдис и Анжела бережно переворачивали страницы, пристально вглядываясь в фотографии, и я вместе с ними. Шлюз открылся, хлынуло прошлое. Фотографии помогли Джойс ожить. Сестрам было больно, сестры были счастливы.
Мелькали годы – 1988-й, 1989-й, 1990-й… Я видел на фотографиях совсем не то, что ожидал. В те времена Джойс вовсе не была накачанным наркотиками зомби, какую мне представила Марлен Делатур. Она была цветущей молодой женщиной. Радостной. Великолепной. Не сгустила ли краски бывшая сотрудница газеты «Сюд-Уэст»? Или сделала поспешные выводы, что так свойственно людям ее профессии?
В обществе сестер я соблюдал предельную осторожность. Даже в мыслях не имел затронуть тему проституции.
– Одна французская журналистка сказала мне, что после рождения Клэр Джойс не притрагивалась больше ни к кокаину, ни к героину.
– Джойс никогда не имела дела с кокаином, – возмущенно отрезала Анжела. – У нее были проблемы с героином, но давным-давно. Клэр родилась в девяностом. К тому времени Джойс уже забыла о наркотиках. Она вернулась в семью, жила с мамой в Филадельфии, нашла себе работу в библиотеке и еще работала волонтером в центре социальной адаптации.
Мысленно я взял на заметку новую информацию и продолжал рассматривать фотографии. Теперь передо мной была маленькая Клэр. Клэр с мамой, с тетями, с бабушкой. От волнения у меня перехватило горло. Как не щемить сердцу, если видишь любимую шестилетней или семилетней девочкой?
Я подумал о той новой жизни, что затеплилась теперь в Клэр. Что, если это девочка, и она будет похожа на нее? Только бы мне удалось найти мою Клэр!
Мы находились очень далеко от тех малоприятных портретов, какие рисовали в газетах журналисты. Все три сестры Карлайл были женщинами образованными и жили в достатке. Их мать Ивонна была юристом и всю жизнь проработала в аппарате мэра Филадельфии.
– Что-то я не вижу фотографий вашего отца, – удивился я.
– А вы когда-нибудь миражи фотографировали? – поинтересовалась Глэдис.
– Или сквозняк с мужским орудием наперевес? – подхватила Анжела.
Обе сестры прыснули. И я тоже не мог сдержать улыбки.
– А Клэр? Кто ее отец?
– Понятия не имеем, – ответила Глэдис, пожав плечами.
– Джойс никогда о нем не говорила, а мы не спрашивали.
– Не может этого быть! Ваша племянница, она-то наверняка спрашивала, и не раз!
Анжела сдвинула брови, приблизила свое лицо к моему и пророкотала:
– Вы видели в этом альбоме мужчин?
– Нет.
– А в этом доме вы их видели?
– Нет, не видел.
– Их здесь нет, никогда не было и не будет. Мы, Карлайл, такие, живем без мужчин. Мы из амазонок.
– Сравнение не кажется мне точным.
– Почему?
– В греческой мифологии амазонки ломали своим сыновьям руки и ноги или ослепляли, чтобы использовать как рабов.
