Невольно Марк дышал полной грудью. Он давно не выбирался из Парижа и был рад, что затеянное следствие вытащило его из столицы. Сейчас он наслаждался тишиной провинциального городка, словно бы продолжавшего жить при Третьей республике: на фронтоне мэрии полощется на ветру трехцветный флаг, церковные колокола отмечают прошедшие полчаса, во дворе коммунальной школы, высыпав на перемену, шумят ребятишки.
Ощущение «спокойной силы» поддерживали и дома, окружившие площадь: фасады из камня-песчаника, потемневшие балки, высокие двускатные крыши из черепицы.
Карадек вошел в мэрию, занимавшую здание бывшей кавалергардии, вместе с историческим музеем и почтой. Здание встретило его приятной в жару прохладой. Нижний этаж благодаря сводчатому потолку, статуям и деревянным резным панелям напоминал церковь. Марк осведомился о жандармерии и узнал, что она находится на последнем этаже. Туда вела дубовая лестница с крутыми ступеньками. Поднявшись, Марк попал в коридор, который упирался в застекленную дверь.
Недавно отремонтированная жандармерия не производила впечатления бойкого места. За исключением дежурной за стойкой, там не было ни души.
– Чем я могу вам помочь, месье?
– Меня зовут Марк Карадек, у меня встреча с Франком Музелье.
– Сольвейг Марешаль, – представилась она, заправляя золотистую прядь за ухо. – Мы с вами разговаривали по телефону.
– Приятно познакомиться.
Девушка подняла трубку.
– Сейчас сообщу, что вы пришли.
Карадек расстегнул пуговицу на рубашке. Жара под этими крышами адская. Весь этаж был, в сущности, мансардой, и стены, отделанные светлым деревом, казалось, насквозь прожарены солнцем.
– Полковник примет вас через пять минут. Хотите воды?
Марк с благодарностью согласился. Девушка в форме подала ему стакан с водой и что-то вроде сладкого кренделька из слоеного теста. Карадек с большим аппетитом принялся за кренделек.
– Вы ведь полицейский? – спросила девушка.
– Потому что ем, как свинья? – спросил в свою очередь Марк.
Сольвейг от души расхохоталась. Она дождалась, пока Карадек расправится с едой, и только тогда открыла дверь в кабинет начальника.
3
Нью-Йорк
Дом номер 6 по Билберри-стрит, где Клэр провела все свое детство и где умерла ее мать, оказался темно-сиреневого цвета с двустворчатой белой дверью и небольшим фронтоном.
Я стоял и рассматривал его. Наверное, довольно долго, потому что на галерею вышла женщина. Рыжеволосая, очень бледная, вся в веснушках. И живот чуть ли не в нос лезет.
– Вы из агентства по недвижимости? – осведомилась она весьма недоброжелательно.
– Нет, вовсе нет. Меня зовут Рафаэль Бартелеми.
– Этель Фарадей, – представилась она в свою очередь и по-европейски протянула мне руку. – У вас французский акцент. Вы из Парижа?
– Да. Прилетел сегодня утром.
– А я англичанка, но мои родители прожили несколько лет во Франции.
– Да что вы!
– В Либероне, небольшом городке в провинции Руссильон.
Мы обменялись положенными банальностями по поводу Франции, потом по поводу ее беременности: «Очень уж тяжело с животом в такую жарищу, не лучшая была мысль завести третьего в сорок четыре года; если честно, мне трудно стоять, ничего, если я сяду? Я тут себе сделала чай со льдом, вам налить?»
Видно было, что Этель Фарадей скучала и была согласна на любую компанию.
И вот, усевшись напротив нее на галерее, я сообщил ей – правда, не все – о цели своего визита.
– Я писатель и собираю материал относительно девушки, которая провела детство в вашем доме.
– Неужели? – удивилась она. – И когда же это было?
– С конца девяностых до начала двухтысячного.
Лицо ее выразило сомнение.
– Вы уверены?
– Да. Я думаю так. Ведь этот дом принадлежал Джойс Карлайл?
Этель кивнула.
– Мы с мужем купили этот дом у ее сестер.
– Сестер?
Этель махнула рукой в восточную сторону.
– У Анжелы и Глэдис Карлайл. Они живут дальше по этой же улице, их дом номер двести девяносто девятый. Я их мало знаю, а точнее, не знаю совсем. Лично я против них ничего не имею, но они не самые доброжелательные соседки в квартале.
– И когда вы купили у них дом?
Она прикусила нижнюю губу и задумалась.
– В две тысячи седьмом, после нашего возвращения из Сан-Франциско. Я как раз ходила беременная своим первым.
– А вы знали тогда, что в этом доме кто-то умер от передозировки?
Этель передернула плечами.
– Потом узнала, но мне от этого ни жарко, ни холодно. Я не верю в предрассудки и дома с проклятиями. И потом, согласитесь, нужно же где-то умирать, так ведь?
Она выпила глоток чая и обвела рукой, показывая на дома вокруг.
– Между нами говоря, мы же в Гарлеме! Посмотрите на эти славные аккуратные домики, где аккуратно живут славные семейства. А в восьмидесятых они были жалкими лачугами, которые дилеры превратили в притоны для наркоманов. И я готова поспорить на что угодно, что в каждом из этих домов кто-то умер насильственной смертью.
– Вы знаете, что у Джойс Карлайл была дочь?
– Нет, понятия не имела.
– Мне трудно в это поверить.
Этель удивилась.
– С чего бы я стала лгать?
– Нет, серьезно? Неужели вы не слышали о девочке-подростке из Гарлема, которую похитили в две тысячи пятом на западе Франции?
Этель покачала головой.
– В две тысячи пятом мы жили в Калифорнии, в Кремниевой долине.
Чтобы почувствовать хоть какую-то прохладу, она прижала к щеке стакан и снова заговорила:
– Так вы сказали, что дочь бывшей хозяйки этого дома была похищена, я правильно поняла?
– Да. Ее похитил Хайнц Киффер, зверь и чудовище.
– И как ее звали?
– Клэр. Клэр Карлайл.
Я не ждал никаких откровений от Этель Фарадей, но она вдруг побелела как мел и застыла.
– Я…
Она начала говорить, но остановилась и замолчала. Взгляд стал напряженным, встревоженным. Этель пробиралась сквозь туманную пелену к давним воспоминаниям.
– Я сейчас стала что-то припоминать, – снова заговорила она. – В день нашего новоселья был очень странный телефонный звонок. Это было… Это было двадцать пятого октября две тысячи седьмого года. Мы выбрали этот день, чтобы пригласить друзей и на новоселье, и на день рождения моего мужа, ему исполнилось тридцать…
