Зловещая эта дюжина снилась Антону Павловичу в виде полыхавшей адским огнем спинки складного сиденья с номером тринадцать в первом ряду актового зала Дома культуры «Динамик».
Сам Антон Павлович растерянно топтался перед своим полыхающим местом, никак не решаясь сесть и пряча несчастливый пригласительный за спину. На Антона Павловича свистели и шикали. Оркестр играл Мендельсона.
На сцене, на длинном столе, накрытом в честь литературного мероприятия зеленой бархатной скатертью, стояла в самой середине на каменном пьедестале лысая голова председателя литкомиссии МГЛА, ведущего эксперта МО, критика с мировым именем Льва Борисовича Добужанского. Голова безмолвствовала.
Зрительный зал Дома культуры «Динамик» был огромен. От арены поднимались, уводя взгляд во тьму бельэтажей, бесчисленные ряды партера. Над головой Антона Павловича, в сумеречном конусе купола, висела, вызывая клаустрофобию, тяжелая шестиярусная люстра. В балюстрадах галерей мерцали медные канделябры. По бокам накрытого скатертью стола высились две мраморные Евтерпы, и их белые каменные глаза зло сверлили спину спящего.
Места в зрительном зале были, все до одного, заняты литераторами. Бородатые враги, опередившие Антона Павловича на столетия, и современные гладковыбритые враги держали свои счастливые номерки над головами. Антону Павловичу было жутко и душно.
В зале постепенно нарастал недовольный гул. Враги, размахивавшие счастливыми номерками, вскакивали с мест, сердито хлопали крышками сидений, топали и требовали от Антона Павловича или сесть наконец в полыхавшее кресло, или убираться ко всем чертям.
Медленно угасала под куполом ДК «Динамик» вызывавшая клаустрофобию тяжелая шестиярусная люстра, затихал Мендельсон. Озаренная светом прожекторов мраморная голова председателя МО зло таращилась на Антона Павловича из подставки.
Фантасмогорист Лукуменко показывал Антону Павловичу из третьего ряда партера крепкий кулак.
Ненавистный Спиноза, сидя на соседнем от Антона Павловича четырнадцатом кресле, равнодушно качал сандалией и что-то писал. Кикимора Куликовская ухмылялась с двенадцатого.
…Антон Павлович зажмурился и сел.
Антон Павлович зажмурился, сел в кровати, вспыхнул как спичка, замахал руками, вскочил, дымясь, пару раз пересек кабинет по диагонали, хлопая руками, как гонимая коршуном перепелка, смахнул с секретера и разбил третьего коллекционного терракотового кота и, наконец, больно стукнувшись лбом о книжную полку, проснулся.
На письменном столе стояла открытая доска с начатой вчера шахматной партией. У левого угла ее валялся съеденный Добужанский. В кресле, свернувшись собачьей шапкой, дремала Мерсью. Времени было возле одиннадцати.
Следовало поторопиться…
Лев Борисович Добужанский торжествовал. Раздавленный его речью Антон Павлович Райский, этот плевок в душу читателя и в лицо Русской Литературы, сидел, опустив покрытую испариной восковую лысину, пряча растоптанный взгляд в ковер.
– …Отдавать себе отчет в том наслаждении, которое доставляют нам произведения великие и вечные, – злорадно говорил Лев Борисович, – есть необходимая потребность мыслящего человечества. Одновременно с тем необходимой потребностью мыслящего человечества является и отделение зерен от плевел. Там, где непросвещенная и нетребовательная публика находит себе сегодня законных кумиров от бесотристики, бумагостяжательства и графомарательства, мы имеем полное право сказать решительное «Нет!» – нет, нет и еще раз нет! Не принимая на веру фальшивой дешевизны, шелухи, позолоченной скорлупы популярности некоторых авторов, – тут Лев Борисович очень пристально посмотрел с кафедры на Антона Павловича, сидевшего в первом ряду. Антон Павлович сжался. – Изнутри своего ограниченного, но просвещенного круга, – зловеще продолжал критик, – с мыслью взрастить из зерен цветущие, плодоносящие всходы образованного грядущего мы, мы, друзья! – встанем на пути свищей и мракобесов пера, оставляющих грязные потеки в неокрепших читательских душах. – Лев Борисович выступил из-за трибуны и широко распахнул полы полосатого летнего пиджака, изображая, как встанет на пути мракобесов. – И, принеся себя в жертву на великий алтарь Мельпомены, шагнем вместе с взращенным нами читателем в солнечную, лучистую, лазурную, небесную глубину нетленной классики!
В этом месте Лев Борисович и в самом деле шагнул, но споткнулся о провод колонки звукоусилителя, попытался удержаться за ящик трибуны, но тот был наспех сколочен из фанерной доски и массы Льва Борисовича не удержал. Критик пошатнулся, стремительно теряя баланс, и, минуя подмостки, пал под ноги Антону Павловичу Райскому. Вслед за доктором филологических наук рухнула трибуна. Фанерные листы скрыли шагнувшего литературоведа от читающей публики.
Трибуны зрительного зала Дома культуры «Динамик» ахнули, вздрогнули и приподнялись. Читатели и работники пера вытянули шеи. В ложе амфитеатра проснулся и захлопал было спецкор газеты «Центральная славь» Никанор Иванович Сашик, но младший корректор периодического издания Виктор Петрович Рюмочка дернул приятеля за пуговицу, и Сашик затих.
Фанерные листы не шевелились. И не издавали ни звука.
Так, ровно в 13:00 по московскому времени, 13 мая, кончил свою долгую речь и краткий земной путь заведующий кафедрой теории литературы МГЛА Лев Борисович Добужанский, принеся себя в жертву на великий алтарь упомянутой Мельпомены.
В наставшей внезапно тишине Антон Павлович Райский оглушительно хлопнул крышкой складного сиденья. И стремительно побежал к горящему зеленым спасительному слову
Глава 6
В которой главный герой сталкивается с необъяснимым
Поздним вечером того же несчастливого числа поперек центральной аллеи бульвара Адмирала Нахабина легла огромная двуглавая тень.
Антон Павлович Райский и Вениамин Александрович Карпов говорили о любви.
Когда о любви все уже было сказано, Антон Павлович горько махнул рукой в сторону круглосуточного магазина «Полтушка» и пошатнулся.
Обнявшись и поддерживая друг друга, бывшие члены шахматного кружка Дома детской дружбы «Орленок», с трудом преодолевая встававшие на их пути полосы наземной зебры, направились к вывеске, способной вселить надежду в каждого разочаровавшегося в любви и потерявшего веру в людей ночного путника.
«24 ЧАСА» – гласила она.
Судьба столкнула подросших орлят шахматного кружка Дома детской дружбы в гудящем литераторами буфете ДК «Динамик». Буфет был наполнен клубами удушливого табачного дыма – высокие буфетные окна «Динамика» были замурованы на зиму.
Потрясенные гибелью критика литераторы качали головами, трясли бородами, жевали холодные капустные пирожки и из рукавов разбавляли буфетный компот «Земляниковой».
– Райский! Скажи мне, что это не ты, старый черт! – крикнул Антону Павловичу Вениамин Александрович и, различив сквозь дым, что Антон Павлович щурится, не желая признавать его, с силой наступил другу детства на ногу.
