С облегчением обнаружив Марсельезу, как обычно, у себя на подушке, Антон Павлович тут же успокоился и с неуклюжей нежностью погладил круглую голову черной пешки.
Больной солнечный луч скользил по кабинету. В нем кружились пылинки.
Не выпуская Марсельезу из ладони, Антон Павлович поднялся и неторопливо пошел к столу.
Шахматную доску за время отсутствия Антона Павловича кто-то развернул, обратив к нему черным полем.
Антон Павлович нахмурился, стараясь припомнить порядок и число ходов, совершенных им на доске, но непривычный ракурс мешал ему вспомнить.
Привыкнув смотреть на доску со стороны белого поля, Антон Павлович теперь не узнавал фигур, однако было очевидно, что в его отсутствие фигуры свободно расхаживали по клеткам, распоряжаясь на доске сами.
Число их, хотя и незначительно, но уменьшилось.
На столе валялась съеденная Людмилой Анатольевной незнакомая белая пешка, и Антон Павлович насупился, пытаясь сообразить, кто была эта пешка, зачем Людмиле Анатольевне понадобилось ее есть и был ли в этом ее поступке хоть какой-нибудь смысл.
«Зачем все это?» – недоуменно спрашивал себя Антон Павлович и, не получив ответа, потерянно и близоруко щурился, вглядываясь в доску.
Сверху доска и в самом деле напоминала двор или городскую площадь. На клетках там и тут, в лишенном всякого смысла и цели беспорядке, стояли маленькие деревянные люди.
Антону Павловичу вдруг пришла в голову живая и задорная, как прежде, мысль в кого-нибудь плюнуть.
Обрадовавшись этой мысли, как иные радуются встрече со старым приятелем, Антон Павлович поискал взглядом Добужанского. К несчастью, Льва Борисовича давно уже не было на доске, и вместо плевка на пустую клетку вдруг капнула мутная слеза. С нею фигурки расплылись и поплыли пятнами.
Пятна, похожие на черные и белые шарики пинг-понга, оживленно забегали и запрыгали перед глазами Антона Павловича, и сквозь щипучую световую резь, наставшую в глазах, Антону Павловичу показалось, что прыгают они у него в голове.
– Вас нет! Я вас всех придумал! – пытался объяснить фигуркам Антон Павлович.
Но на эти разумные слова фигурки не обращали никакого внимания. Занятые своими делами, они даже не оглядывались в его сторону.
– Мне плохо. Уйдите, пожалуйста, все отсюда! – взмолился Антон Павлович и, обхватив голову руками, обессиленно упал в кресло.
Антон Павлович хотел добавить еще, что у него умерла собака, но понял, что его все равно не слушают. Пустой кабинет Антона Павловича был полон чьих-то голосов, смешков и шепотов…
В груди Антона Павловича было пусто и жутко, как на дне волчьей ямы.
Из кабинета так никто и не вышел.
Kb1-c3, Cf8-c5
Kc3-d5, Фf6-Ь2
Глава 8
Зловещие сны
В предрассветных сумерках таяли фонари бульвара. Дремала, огражденная поребриком, асфальтовая река проспекта. Желтый глаз светофора, неприятно мигая, пристально смотрел Людмиле Анатольевне в спину.
При выходе из парадного Райской пересекла дорогу черная кошка. За ней вторая. Третья…
Всего Людмиле Анатольевне пересекли дорогу тринадцать черных кошек.
На лестничной клетке шестого этажа Людмиле Анатольевне перебежала дорогу младшая сестра Заблудшая с пустым мусорным ведром.
У Райской неприятно тюкнуло в сердце, а соседка, даже не поздоровавшись, кривя ниточкой губы, прошла мимо и пропала в стене.
Бульвар дремал во влажном тумане. Стелился белым. Было зябко. С тополиных ветвей капало в лужи.
Шаги Людмилы Анатольевны спешили за ней, глухие и незнакомые, как будто не сама она, а кто-то шел за нее. По сизым облакам тумана, то выпрыгивая вперед идущей, то прячась за спину и скамейки, скользила тень.
Людмила Анатольевна искала на бульваре мужа.
Вместо мужа по скамейке, на которой обычно отдыхал Антон Павлович, расхаживала, заложив крылья за спину, большая горбатая ворона. На голове птицы была любимая фетровая шляпа Антона Павловича.
Перед вороной стояла открытая шахматная доска. По доске рассыпаны были хлебные крошки. Переходя по краю скамейки туда-сюда, неприятная птица с черниковыми глазами клевала крошки огромным клювом.
Сколько птица ни притворялась птицей, Людмила Анатольевна все же признала в ней своего Антона Павловича и хотела поймать его сумкой, чтобы отнести домой.
Но Антон Павлович увернулся с необычной для него ловкостью и, взлетев, закружил над скамейкой, всполошенно хлопая крыльями и громко каркая.
Людмила Анатольевна растерянно стояла, задрав голову. Она никак не могла сообразить, как вразумить Антона Павловича и уговорить его залезть в сумку.
«Цып-цып-цып!» – позвала мужа Людмила Анатольевна и, собрав с доски хлебные крошки, протянула вверх, к Антону Павловичу, руку лодочкой. Муж слегка успокоился и сузил круги.
«Цып-цып-цып!» – дружелюбно повторила Людмила Анатольевна, и тут муж, камнем бросившись вниз, врезался в ладонь жены крепким костяным клювом.
Людмила Анатольевна закричала от ужаса и проснулась.
Последнее время Людмиле Анатольевне часто снились муж, вороны, пустые ведра, мертвецы и черные кошки. Людмила Анатольевна накапала себе валерьянки.
Коты – котами, вороны – воронами. А вот насчет пустых ведер следовало как следует призадуматься.
Людмила Анатольевна призадумалась и отправилась одеваться.
Ей нужно было в редакцию за авансом мужа.
На столе Соломона Арутюновича Миргрызоева, директора издательства «Луч-Просвет», стояли расположенные по росту в четыре ряда тридцать два серебряных колокольчика.
Соломон Арутюнович позвонил номером один.
Дверь кабинета бесшумно открылась, и в ней появилась нужная директору голова.
– Александра Гавриловна, Райского больше не издаем. Исписался, старик. Скажешь Наталье, придет еще эта горгона Райская, кофе и в шею, – коротко пояснил Сам.
– Поняла, – кивнула Александра Гавриловна. – Еще что-нибудь, Соломон Арутюнович?
Соломон Арутюнович нетерпеливо поморщился.
Александра Гавриловна Трутнева, главный бухгалтер издательства «Луч-Просвет», была женщина жадная, усатая, худая и верная.
Одевалась Александра Гавриловна в строгий темно-синий костюм с кружевами в манишке.
Лицо Александра Гавриловна имела лимонное и неприветливое, с лошадиными крупными зубами, слегка торчащими из-под верхней губы.
