Она не всегда могла защитить Антона Павловича и не всегда успевала быть рядом; муж, как всякий творец, нуждался в тишине, одиночестве и покое и, нуждаясь в них, запирался от Людмилы Анатольевны с внутренней стороны кабинета на тумбочку.
Ежедневная работа Антона Павловича над главами романов, рассказами или повестями проходила три стадии.
Первая стадия называлась «погружение».
Погружаясь, Антон Павлович сосредотачивался, особенно остро нуждаясь в этот момент в тишине, одиночестве и покое. От действительности во время погружения Антон Павлович ограждал себя тумбочкой.
Вторая фаза называлась «процесс».
В процессе погрузившийся муж был сосредоточен, но еще острее нуждался в одиночестве, тишине и покое. От действительности Антона Павловича по-прежнему отделяла тумбочка.
«Антуля, ты погружаешься?» – спрашивала из-за двери Людмила Анатольевна, и если муж мычал, это означало, что жена угадала со стадией. Если в ответ раздавался перестук клавиш, значит, муж находился в процессе.
Если в ответ муж не издавал ни звука, это означало третью, завершающую стадию работы над романом – «декомпресс». В декомпрессе муж походил на сомнамбулу и, еще отчаяннее нуждаясь в тишине, одиночестве и покое, отделялся от мира тумбочкой.
Людмила Анатольевна постучала. Антон Павлович откликнулся из-за запертой на тумбочку двери нечленораздельным мычанием. Это означало, что Антон Павлович проходил первую стадию. Антон Павлович погружался.
Людмила Анатольевна вздохнула и поволокла Марсельезу Люпен к дверям.
– Антуля! Мы гулять! – крикнула она на всякий случай из коридора.
– Иди-иди! – раздраженно буркнул Антон Павлович и, не глядя отодвинув жену подальше, с удивлением посмотрел на клетку, куда поставил ее.
Переставленная жена грозила съесть Карпа, грозила съесть младшего корректора Рюмочку и грозила…
– А ты у нас кто такая? – спросил Антон Павлович белую пешку, которую также грозилась съесть жена.
Пешка молчала. Но молчала совершенно напрасно. Антон Павлович уже узнал ее. Это безумная вдова молча и тоскливо смотрела одним глазом из зарешеченного окошка лифтовой кабинки.
Лестничная клетка встретила Людмилу Анатольевну неприветливо.
Сквозняк гнал по полу верблюжьи колючки кошачьей шерсти и тополиного пуха.
Четыре кота Феклисты Шаломановны неподвижно сидели на ступенях возле лифтовой шахты. Два кота рисовались мрачными силуэтами на фоне белого квадрата окна. Один, здоровенный, как крыса, развалился, хлопая хвостом у батареи. Еще несколько оккупировали нижний пролет.
Мерсью завыла. Коты ответили ледяным молчанием. Натянув поводок, собачонка Райского выгнула спину, оскалилась и зашипела. Коты остались неподвижны и молчаливы. И только тот, что хлопал хвостом, захлопал хвостом чуть быстрее и громче.
Людмила Анатольевна нагнулась, приподнимая шипящую любимицу за шиворот, но, разогнувшись, вздрогнула и, выронив питомицу на пол, прислонилась к дверному косяку.
– Господи, да когда же это кончится? – беспомощно спросила вздрогнувшая Людмила Анатольевна, но коты по-прежнему молчали.
Из распахнутой лифтовой кабинки на Людмилу Анатольевну холодно смотрели два выцветших глаза ясновидящей вдовы.
– Конец уж близок! Слышу я шаги! На утренней заре гонец взошел из тьмы и в ящик подложил тебе отравленный свинцом несчастья вестник! Спеши, жена, предотвратить беду или, не отвратив ее, к себе приблизить! – предрекла вдова.
– Господи, да когда же это кончится? – переспросила Людмила Анатольевна.
Но двери ступы уже захлопнулись, и, грохоча, хохоча и топоча, бесноватая Феклиста Шаломановна помчалась вниз. За Феклистой заскакали по ступенькам коты.
«Тьфу! Хоть бы ты застряла, наконец, в своем ящике, старая гангрена!» – с чувством подумала Людмила Анатольевна вслед мчащейся вдове. И тут произошло нечто таинственное и неожиданное. Такое, чего раньше никогда не случалось. Ящик со старой гангреной вздрогнул и, беспомощно качаясь на канатах, завис в лифтовой шахте между четвертым и пятым этажом.
Людмила Анатольевна в изумлении крепко сжала в руках извивающуюся Мерсью и торжественно проследовала мимо нейтрализованной вдовы вниз по ступеням.
– Четвертая скамья грозит тебе и ящик! – проскандировала вслед Людмиле Анатольевне замурованная вдова.
Но Людмиле Анатольевне было весело.
«Висеть тебе до вечера, гангрена!» – бодро расталкивая котов ногами, беспечно думала Людмила Анатольевна.
Проклятие Феклисты настигло Людмилу Анатольевну на бульварной скамейке под цветущим каштаном. Развернув «Центральную славь», извлеченную в парадном из почтового ящика, Людмила Анатольевна, постепенно мрачнея бровями, читала на последнем развороте рецензию на последний роман мужа «Вечная сушь». Статья называлась «Вечная чушь» и написана была за два дня до гибели хитрым мстительным и предусмотрительным Добужанским…
Волоча за собой упирающуюся собаку Райского, Людмила Анатольевна вихрем пронеслась по бульварной аллее к троллейбусной остановке.
Вихрем пронеслась Людмила Анатольевна в троллейбусе по улицам цветущего мегаполиса и спустя каких-нибудь полчаса пронеслась вихрем по гулким лабиринтам газетного издательства.
Беспрепятственно миновав пустую, залитую дневным зноем приемную, она ворвалась в кабинет, втянув за собой свое странное животное, и захлопнула дверь каблуком.
Душитель «Вечной суши», Иуда литбиза, был у себя.
Душитель был у себя, но был не в себе. Подлый человек этот сидел, держа на коленях Машу, и накручивал Машин локон на свой указательный палец.
В кабинете пахло хорошей мебелью, табачным дымом и ландышами. На длинном столе совещаний стояла пара высоких бокалов. Узкое горлышко «Бьянко» торчало из кубиков хрустального льда.
– Что ж это ты делаешь, старая ты сволочь?! – обратилась Людмила Анатольевна к Вениамину Александровичу, и Вениамин Александрович вжался в кресло. Маша соскользнула с колен издателя. В кабинете женоубийцы сделалась пауза. В наступившей тишине Людмила Анатольевна, грохоча каблуками, достигла издателя и с треском шлепнула собранным мухобойкой изданием «Слави» между ушей.
Вениамин Александрович вздрогнул и, выпучив глаза, прикрылся от Райской новым газетным выпуском. Серебряно захихикала красавица Маша. Затрепетали на весеннем ветру голубые шторки, Людмила Анатольевна размахнулась, и меценат-душитель был треснут повторно, утренним выпуском по вечернему.
– Маша! Вызови…те охрану! – прохрипел избиваемый, но Маша не торопилась. Какая-то жуть, какая-то бойкость выглянула вдруг из глаз секретарши, из ее позы и всей фигуры ее, и Вениамин Александрович с ужасом понял вдруг, что Маша ведьма, и эта проклятая Райская – ведьма, и все они, и покойная супруга – ведьма, и ведьмы, ведьмы и русалки – все женщины на Земле.
