– Не нужно мне своих комнат уступать! – возмутился Саин-Булат. – Я и обычной светелкой обойдусь!
– Ты царский брат, тебе по родовитости лучшая опочивальня полагается. И не спорь! – гневно отрезала женщина. – Я уж как-нибудь и в девичьей горнице пока перебьюсь.
– Я не хочу стеснять тебя, княгиня, – понизил тон татарский хан.
– А я слухов не желаю, что недостойно гостей знатных принимаю! – передернула плечами Анастасия Черкасская и толкнула следующую дверь: – А сие есть твоя опочивальня!
Спальня, само собой, выглядела еще более «женской»: высокая перина, цветастый балдахин с рюшечками, порхающие средь облаков голые младенцы с крылышками и луками на потолке, индийский набивной шелк на стенах, пушистые персидские ковры на полу, вычурные кованые подсвечники. Изразцовый прямоугольник у дальней стены подсказывал, где находится печь.
– Располагайся, великий хан, не станем мешать, – степенно кивнула хозяйка и вместе со свитой покинула покои.
Саин-Булат остался наедине со своим недоумением. С одной стороны, он знал, чувствовал, верил, что ненаглядная княгиня Анастасия ему рада. С другой – она вопреки обычаю не позволила поцеловать себя после пира, вела себя подчеркнуто строго и даже холодно. Она отводила свой взгляд, едва гость на нее смотрел, и отстранялась, когда он оказывался рядом. Не позволяла не то что прикоснуться, но и приблизиться.
– Может, я ее чем-то обидел? – негромко предположил воин. – Или при своей свите желает казаться для меня чужой?
Он скинул сапоги, стянул чистую атласную рубаху, одетую после бани, прошел по светелке, постоял перед зеркалом. Погладил подбородок. От тонкой щегольской бородки, выбритой по арабской моде, и узких усиков за время похода не осталось и следа. Теперь его лицо обнимала курчавая, русая с проседью бородка в три пальца длиной, с нею сливались густые плотные усы. Волосы тоже отросли и так распушились после бани, что тюбетейка на них не держалась. Голова крепко сидела на кряжистой шее, плечи выпирали за края зеркала, а живот, наоборот, втягивался под ребра. Да и как иначе могло быть, коли двухпудовую бронь снимаешь только изредка, а поесть удается всего дважды в день, да и то не досыта? Жизнь походная скучна, тяжела и голодна. Это не в перине средь ковров персидских валяться, под порхающими младенцами.
За окнами тем временем окончательно стемнело. Из интереса Саин-Булат попытался выглянуть наружу – но что можно разглядеть во мраке через три ряда неровных каменных пластин? Гость порылся среди вещей, почти на ощупь нашел кресало, высек огонь, запалил от свитка бересты обе масляные лампы, с одной из ламп прошел в опочивальню, зажег свечи. Пошел к изразцовой стене, потрогал ладонью.
– Горячая… Хорошо топят у прекрасной Анастасии, как бы ночью не упариться.
Он вернулся в светелку, повесил лампу на место у зеркала. И вдруг заметил за спиной светлое пятно, скользящее от стены к стене.
– Кто здесь?! – резко повернулся он, по привычке опустив руку к поясу. Однако вместо рукояти сабли пальцы схватили пустоту.
– Прости, великий хан, что побеспокоила. Гребень забыла на комоде. Расчесаться хотела перед сном, а он здесь…
– Настя?! – вырвалось у мужчины. – Но откуда?
– Я же сказывала, что в девичьей обитать стану! – насмешливо фыркнула женщина. – А от служанок ко мне в покои отдельная дверца имеется. Не округ же им ко мне бежать, коли понадобятся?
Княгиня была простоволоса и закутана лишь в светлый атласный халатик.
– А я дурак, чуть не отказался! – повинился Саин-Булат, делая шаг к ней, но княгиня отпрянула:
– Не подходи!
– Но почему?! – окончательно запутался в происходящем татарский хан.
– Так ведь пост сегодня, забыл? – рассмеялась Анастасия. – До полуночи нельзя!
– Ну и пускай! – остановился воин. – Главное, что я могу слышать твой голос, подобный журчанию живительного ручейка, могу видеть тебя, ненаглядная земная краса. Твои глаза, подобные драгоценным яхонтам, твои губы, соблазнительные, как бесценные рубины, твои зубы, каждый как чудесная жемчужина, твой носик, точенный из слоновой кости, и сотканную из нежнейшего китайского шелка шею. Ты словно мечта, явившаяся пред замечтавшимся поэтом. Кто надеется прикоснуться к мечте? Даже то, что тебя можно видеть, уже высшее счастье. Воплощение мечты, любви, желания… В свете лампад, Анастасия, ты переливаешься, как огонь, как сама страсть, обжигающая пламенем, испепеляющая любые преграды…
– Это не я переливаюсь, Саин-Булат, – покачала головой женщина. – Это всего лишь халат…
Княгиня вскинула руки к вороту, потом дернула поясок – и ее единственная одежда упала на пол.
Воин сделал два шага вперед, его руки осторожно коснулись бедер хозяйки, очень медленно скользнули вверх, пока пальцы не зарылись в волосы…
– Я солгал, Настенька, – прошептал он. – Твоя кожа нежнее шелка, твои волосы мягче ветра, и сама ты куда прекраснее самой сокровенной мечты. Трудно поверить, что такое чудо возможно наяву, что ты не наваждение, не видение, не сон…
Татарский хан наклонился ближе, обжигая дыханием уста желанной красавицы, но губами коснулся не их, а подбородка, потом шеи, поцелуй за поцелуем спускаясь все ниже, добрался до ключиц, груди, живота. Его усы щекотнули пупок – и княгиня вдруг громко выдохнула, вцепилась пальцами в его волосы и чуть ли не взмолилась:
– Да полночь уже, полночь, полночь!!!
Не смея спорить с любимой, Саин-Булат подхватил ее на руки и понес в опочивальню.
На то, чтобы осушить целый океан сладострастия, у касимовского царя и черкасской княгини ушла целая вечность и много стараний. И потому, погасив первый порыв страсти, они утонули в перине уже совершенно без сил.
– Я мечтала об этом с того самого мгновения, когда летом в Новгороде ты вышел за дверь, – призналась Анастасия, поглаживая воина ладонью по груди.
– Клянусь милостью Аллаха, я мечтаю об этом всегда, – улыбнулся ей Саин-Булат.
– О боже! – Женщина откинулась на спину и закрыла лицо руками. – Боже мой, я буду гореть в аду! Я блудила! Я блудила в пост! И я блудила в пост с басурманином! Мне не отмолить сего греха никакими вкладами и паломничествами!
– Настя?! – встревожился татарский хан.
– И самое ужасное, что при этом я еще и счастлива! – покаялась княгиня.
Это дополнение успокоило гостя, и он придвинулся ближе.
– Из-за тебя я теряю рассудок, Саин-Булат. – Княгиня положила ладонь ему на голову. – Забываю о долге, чести и совести, о своем звании и происхождении. Небеса сжалились надо мной, и прошлая наша встреча не имела последствий. Мне следовало благодарить всевышнего о такой милости и держать себя в строгости. Но что я творю? Я опять в твоих объятиях, я опять милуюсь с тобой и открываю тебе свое лоно. Что мы творим, Саин-Булат? Великий боже, что же мы творим?!
– Нет ничего проще, любимая, – с трудом отвлекся от ее бедер мужчина. – Я холост, а ты вдова. Мы оба свободны. Тебе достаточно выйти за меня замуж, и все трудности исчезнут.
