Ия на всякий случай еще раз проверила инвентарный номер на обложке книги – все точно, это был тот самый номер, который назвала ей Кудряшова.
Проверила и другие книги на той же полке – ни одна из них не имела отношения к китайской поэзии, да и вообще к Востоку. Все книги в этом стеллаже были посвящены краеведению, небольшим музеям и историческим зданиям города.
Тогда, покосившись на строгую старушку, Ия взяла книгу под мышку и направилась к столику дежурного библиотекаря.
Кудряшовой на месте не было.
Вообще, подумала Ия, это непорядок – нельзя оставлять библиотеку без присмотра. В этой библиотеке есть редкие, даже уникальные издания, и если какое-то из них пропадет, у той же Кудряшовой будут большие неприятности.
Ия оглядела стол – на нем не было никакой записки, мол, буду через пять минут, или ушла на обед, или еще что-нибудь в таком роде.
В этом, конечно, нет ничего криминального: библиотекарь – живой человек и может ненадолго отлучиться. Наверняка Лена вернется через несколько минут. Однако у Ии появилось какое-то неприятное чувство.
В библиотеке царила напряженная, настороженная, гнетущая тишина – как будто все эти бесчисленные тома следили за ней, Ией, подкарауливали ее, ждали, когда она допустит какую-то ошибку…
Кроме самой Ии, здесь не было ни души – даже строгая старушка куда-то пропала. Ия кашлянула, чтобы хоть каким-то звуком нарушить эту напряженную тишину, – и вдруг у нее за спиной что-то громко скрипнуло.
Ия вздрогнула и выронила тяжелый том, который она держала в руках.
Обернувшись, она никого не увидела.
Должно быть, это скрипнул рассохшийся паркет…
«Разве можно быть такой трусихой!» – подумала она и наклонилась, чтобы подобрать с пола книгу.
Книга раскрылась на середине, на странице, где была помещена старинная, еще дореволюционная фотография. Дорогая качественная печать прекрасно передала все нюансы старинного снимка, его коричневато-желтый оттенок. На этом снимке была молодая женщина в шляпке с вуалью, наполовину закрывающей лицо, на фоне дачного дома с резными наличниками – должно быть, того самого дома-музея.
Подпись под фотографией подтверждала, что на ней – невеста Маросейского, снятая на фоне его дома. Снимок был сделан в сумерках, и в небе над домом виден был бледный диск луны, полускрытый туманом, как лицо женщины было полускрыто вуалью. Луна, укрытая туманом… женское лицо под вуалью…
В голове у Ии зазвучали строки:
И луну укроет туман,
Как вуаль красавицы лик…
Снова эти стихи, она просто одержима ими! Эти строки видятся ей повсюду!
Но ведь на афише действительно напечатаны строчки из этого стихотворения. И где нашла его Кудряшова? Во всяком случае, не в этой книге!
Ия закрыла книгу, хотела вернуть ее на место, и тут заметила, что из-под переплета торчит уголок пожелтевшей бумажки. Она потянула за этот уголок, и на ладони у нее оказался бумажный прямоугольник – билет в дом-музей Маросейского. Надо же, туда даже билеты продают! Точнее, продавали – билет был старый, двадцатилетней давности. Впрочем, в нижней части билета было напечатано – бесплатно. Значит, и тогда никто не платил деньги за посещение этого музея.
Ия осмотрела билет, перевернула его…
На столе дежурного библиотекаря горела лампа под зеленым абажуром. Свет этой лампы сбоку падал на билет. И в этом боковом свете Ия увидела, что на обратной стороне билета что-то было написано. Точнее, писали не на билете, а на каком-то другом листке, а билет был подложен снизу, и надпись едва заметно отпечаталась на нем.
Прочитать эту надпись было невозможно.
Или все же возможно?
Ия у себя на работе часто имела дело со старыми, почти нечитаемыми рукописями и знала некоторые способы их прочтения. На столе у Кудряшовой она нашла обычный мягкий грифельный карандаш, разложила билет на ровной поверхности и заштриховала его обратной, незаточенной стороной карандаша. Листок покрылся слабыми графитными штрихами, сквозь которые теперь можно было прочесть невидимую прежде надпись.
И Ия почти не удивилась, когда прочитала на старом билете:
Проплывут облака
В синеве предрассветного неба,
И луну укроет туман,
Как вуаль красавицы лик…
За спиной у нее снова раздался скрип – на этот раз это был отчетливый звук приближающихся шагов. Ия обернулась, думая увидеть Кудряшову, но это была не она, это была какая-то незнакомая женщина в очках с металлической оправой. Эта женщина смотрела на Ию строго и подозрительно.
– Вы что здесь делаете? – спросила эта женщина, взглянув на Ию поверх очков.
– Как что? – удивленно переспросила Ия. – Я здесь работаю…
– Это я здесь работаю! – строго возразила незнакомка. – Я дежурный библиотекарь, а вы?
– Я научный сотрудник музея-квартиры художника Тверского, – принялась оправдываться Ия. – Подбираю у вас материалы для научной работы…
– А у вас есть разрешение от нашего руководства?
– Да я у вас давным-давно работаю… да вы хоть у Лены спросите, она меня хорошо знает…
– У Лены? У какой Лены? – Женщина поправила очки.
– У Кудряшовой.
– Кудряшова у нас больше не работает.
– То есть – как не работает? – Ия опешила, ей показалось, что пол библиотеки качнулся у нее под ногами. – Да я с ней только что разговаривала! Вот буквально пять минут назад она сидела за этим столом! – Лена показала на стол, как будто призывая и сам стол, и лампу под зеленым абажуром в свидетели своих слов.
– Этого не может быть, – отрезала женщина, – Кудряшова уже неделя как уволилась и уехала во Владивосток.
– Во Владивосток? Почему во Владивосток?
– А вот уж этого я не знаю. Вы будете брать эту книгу? – Женщина показала на толстый альбом, который Ия все еще держала в руках.
– Нет, я из нее уже выписала все, что хотела.
С утра народу на рынке было маловато, и торговля у Илоны шла так себе. После обеда, однако, все оживилось. Пошли озабоченные женщины, старушки в поисках чего бы подешевле, прокатила тележку бабуля в платке, выкликая зычным голосом: пирожки, кому пирожки домашние!
Зина уже предупредила Илону, чтобы у этой бабки ничего не брала, пирожки у нее сомнительные, недаром все собаки бездомные, что тусовались возле рынка, куда-то постепенно подевались.
К прилавку подошла тетка совершенно фантастического размера. Она одна перекрыла доступ к половине прилавка. При этом лицо у нее было приятное, даже привлекательное, только какое-то растерянное, как бы раз и навсегда удивленное собственной неотразимостью, на щеках играл нежный румянец.
– Ох ты… – протянула толстуха горестно, – кофточки-то все какие хорошие, да только все на детей да на дистрофиков… нормальные-то размеры у тебя есть?
