Пройдя так метров десять, они оказались перед очередной дверью.
Китаец открыл ее.
За этой дверью оказалось маленькое, тесное помещение, немногим больше телефонной будки, в котором сидел на табурете старый китаец в длинном шелковом халате, с редкой седой бородкой. В руке китайца был длинный сверкающий нож, которым он выписывал в воздухе сложные геометрические фигуры, как будто нарезал воздух на кусочки для невидимого салата.
Последовал очередной обмен китайскими фразами, после которого старичок посторонился, пропустив посетителей.
Провожатый открыл очередную дверь.
Это было похоже на какую-то компьютерную игру, на бесконечный утомительный квест – бесконечные двери, коридоры, комнаты, странные и опасные персонажи. Но, кажется, эта дверь была последней. За ней была цель – конец игры или переход на новый уровень.
За ней обнаружилась просторная и красивая комната, обставленная в китайском стиле – резная лакированная мебель, низкие столики с большими фарфоровыми вазами, по стенам – картины на шелке с изображениями цветов и драконов.
Посреди этой комнаты, в глубоком кресле из лакированного дерева, восседала необычайно толстая старая китаянка в ярком шелковом платье. Рядом с ней на обычном стуле примостилась девушка вполне европейского вида, которая делала китаянке маникюр.
По другую руку от кресла на низком лакированном столике стоял старинный граммофон с большой расписной трубой, из которой доносился нежный голос певицы, сопровождаемый лютней.
– Здравствуй, госпожа Сяо! – проговорил сутулый мужчина, выступив из-за спины своего провожатого.
– Здравствуй, – ответила китаянка неожиданно молодым и мелодичным голосом, выдержав небольшую паузу, во время которой она внимательно оглядела гостя. – С чем пожаловал? Надеюсь, ты принес то, о чем мы с тобой говорили?
– Нет, госпожа Сяо. – Голос сутулого был, как обычно, тусклым и бесцветным, составляя неприятный контраст мелодичному голосу китаянки.
– Не принес? – Старая китаянка вырвала руку у маникюрши, взмахнула рукой, сбросив звукосниматель с граммофона. Граммофон издал придушенный хрип и замолчал. – Не принес? Зачем же тогда ты пришел ко мне?
– Мне нужна твоя помощь, госпожа.
– Помощь? – Китаянка была в бешенстве. – Раньше ты не казался беспомощным! Раньше ты хорошо справлялся со своими делами! Что же с тобой случилось?
– Не нужно говорить лишнего, госпожа, – голос из-под капюшона стал еще тише, еще бесцветнее. – Неужели ты думаешь, что я пришел бы без серьезной причины?
Он замолчал, и китаянка тоже смолкла, опустила руки.
– Я пришел к тебе, потому что понял: в этом деле мне противостоят какие-то могущественные силы. Силы, с которыми мне в одиночку не сладить. Я пришел к тебе, потому что только ты можешь узнать, с чем мы имеем дело.
– Ты пришел ко мне потому, что понял – это дело тебе не по зубам! – На этот раз в голосе китаянки звучало плохо скрытое торжество. – Ладно, раз уж ты пришел – посиди и подожди. Наш разговор не предназначен для посторонних ушей.
Она хлопнула в ладоши, и тут же из-за расписанной драконами ширмы выбежала молодая тоненькая китаянка в длинном платье из лилового шелка.
– Подай нашему гостю чай! – распорядилась хозяйка. – Ты ведь пьешь молочный улун?
– Ты все помнишь, госпожа.
Девушка снова убежала за ширму, а хозяйка протянула руку маникюрше и застыла. Взгляд ее затуманился, как будто она смотрела на что-то, видимое только ей.
Девушка принесла гостю чай – красивую чашку тонкого фарфора на лаковом подносике.
Он стал пить его мелкими глотками, дожидаясь, пока госпожа Сяо освободится.
Наконец маникюрша закончила свою работу, собрала инструменты, поднялась.
– Придешь во вторник! – приказала ей хозяйка. – Деньги получи у Мэй Ланя.
Маникюрша безмолвно скрылась за ширмой. Госпожа Сяо повернулась к гостю.
– Говоришь, могущественные силы? – произнесла своим мелодичным голосом. – Ладно, поглядим, что это за силы…
Она снова хлопнула в ладоши – и опять из-за ширмы появилась та же тоненькая девушка в лиловом платье. Госпожа Сяо что-то приказала ей по-китайски. Девушка почтительно поклонилась, что-то ответила вполголоса и убежала.
Не прошло и минуты, как она снова вернулась, катя перед собой столик из лакированного дерева на колесиках. На этом столике были составлены флаконы и баночки из расписного фарфора и хрусталя, лаковые коробочки и маленькие шкатулки. Отдельно лежали два ручных зеркала в старинной серебряной оправе. Все вместе это отдаленно напоминало рабочий столик косметолога.
– Подойди! – приказала госпожа Сяо своему гостю.
Голос ее был по-прежнему мелодичным, но в нем прозвучала такая властная интонация, что не подчиниться ему было невозможно. Мужчина встал и подошел к креслу хозяйки.
– На колени! – приказала китаянка.
Белесые глаза полыхнули из-под капюшона мрачным огнем, но столкнулись с непроницаемым, холодным взглядом госпожи Сяо, и погасли, как раскаленный уголь, упавший в темную недвижную воду, а мужчина послушно опустился на колени.
Китаянка взяла в левую руку одну из лаковых коробочек, в правую – шелковый платок и, обмакнув кончик платка в коробочку, легким движением нанесла на лицо своего гостя какой-то знак. Затем поставила лаковую коробочку на столик, вместо нее взяла хрустальный флакон, отвинтила притертую крышку и брызнула из флакона на тот же платок. В комнате поплыл сладковатый, тяжелый, неприятный, пожалуй что даже, тошнотворный запах, запах перезрелых плодов, прелых листьев, запах гниющих цветов…
Этим платком госпожа Сяо обтерла лицо своего гостя. Он вздрогнул от отвращения, но сумел сдержаться. Его реакция, однако, не укрылась от глаз китаянки.
– Это неприятно, – проговорила она, – это неприятно, но необходимо. Этот состав убережет тебя от опасности, которая подстерегает за линией перехода. От опасности, которая скрывается за гранью тьмы и света, за гранью жизни и смерти.
– Я понимаю, госпожа, – едва слышно проговорил мужчина. – Я все понимаю…
Китаянка тем временем зажгла на своем столике две тонкие черные свечи в старинном бронзовом подсвечнике, затем подняла голову и дунула на освещавший комнату потолочный галогеновый светильник – и этот светильник погас, как свечка на праздничном торте, задутая малолетним именинником.
В комнате воцарилась темнота, раздвигаемая только неровным, бледным светом черных свечей. В неровном, таинственном свете этих свечей лицо госпожи Сяо светилось, как фарфоровая маска. Неживая театральная маска, лишенная выражения, лишенная возраста, лишенная собственных свойств. По углам в темноте зашевелились, заклубились еще более темные сгустки, как живые существа с многочисленными скользкими щупальцами.
