Море… Почему он подумал о море? Сейчас же в голову пришел вопрос: что должны почувствовать морские обитатели Хляби, познакомившись с «веселой смертью» через выброшенную в волны банку? Подходит ли их биохимия для того, чтобы ощутить прилив безудержного веселья, при котором и умереть ничуть не жаль? А если подходит, то как они будут веселиться, если природа не научила их смеяться?
И это показалось настолько смешным, что Эрвин сам захохотал во все горло, чувствуя, что слабеет от смеха.
Потом он обнаружил себя лежащим лицом вверх на решетчатом стальном настиле черт знает где, но на воздухе. Кристи лежала рядом и уже не заливалась счастливым смехом, а лишь глухо постанывала. Адски болела голова. Вокруг толпились какие-то люди, и Эрвин лишь смутно представлял себе, кто они такие и какого лешего их сюда принесло. Они ужасно шумели, и особенно нестерпимым был шорох их одежд. Кажется, они все враз кричали что-то, но как раз крик было гораздо легче вынести, нежели шорох. Эрвин попытался заткнуть уши, но руки его не послушались. Как ни странно, это обстоятельство уже не вызвало в нем взрыва веселья.
Потом ему, кажется, помогли сесть, и он что-то говорил всем этим людям, сам не зная зачем. Что именно говорил – не осознавал. Просто знал, что это надо им сказать, и говорил с маниакальной настойчивостью, превозмогая усиливающуюся мигрень. Наверное, нес какую-то чепуху… А впрочем, не все ли равно?
И была боль. Много боли. Боль была расплатой за радость, за счастье. Он понимал, что за все надо платить, и если не согласишься заплатить добровольно, то потом придется платить втридорога, он был согласен обсудить размеры платы, но тут она оказалась непомерно велика и никто не собирался вступать с ним в торг. Его просто поставили перед фактом, как должника, просрочившего платеж и угодившего в долговую яму: страдай, пока не отдашь весь долг с процентами и процентами на проценты!
В один из периодов просветления сознания Эрвин понял, где он находится, – в той самой палате медотсека, где он уже один раз валялся после драки с форфикуладонтами на болоте за жизнь свою и Иванова. Что ж, почему бы и нет? Сказано: все возвращается на круги своя. Не дурак говорил…
А где Кристи?
Наверное, он задал этот вопрос вслух, потому что плавающая перед глазами муть вдруг сгустилась и обернулась Каином.
– Жива она, жива, – пророкотал он подземным голосом, и Эрвин понял, что «веселая смерть» еще сопротивляется редеющим арьергардом. – Без сознания, бредит и стонет, но жива.
– Спасибо, – прошептал Эрвин.
– Кому – мне спасибо? – удивился Каин. – Я – что? Я ничего. Это тебе она должна сказать спасибо, это ведь ты рассказал, что надо колоть вам обоим от «веселой смерти»! И когда колоть, и по скольку – все ты. Ну а то, что препарат нашелся в холодильнике – случай. Просроченный, правда, препарат, но уж какой был. Тебе везет.
– Упущение, – через силу улыбнулся Эрвин. – Медик… тот, что с прической в виде мозга… халтурная работа…
– Достать бы его, – мрачно помечтал Каин.
– Ага, достань… А Шпуля?
Каин скрипнул зубами.
– Сидит взаперти. Сознался… Как ты рассказал, так все и было. Он тебя отвлек, а сам между тем подсунул тебе в коробку банку, которую ему дал этот… фельдшер. – К слову «фельдшер» Каин присовокупил несколько непечатных слов. – Я тебе не сказал, что Шпуля не деревенский, а городской, щипачом был, к братству прибился, когда с этапа дернул. Ему вытащить что-нибудь или, наоборот, подсунуть, как тебе перемножить два и два…
– Я догадался… Не убивай его, ладно?
– Его братство судить будет.
– Все равно… – Слова давались Эрвину все труднее. Перед глазами опять поплыла муть, и тупой гвоздь ожил и заворочался в затылке. – Замолви словечко… Тебя послушают… Малец сглупил… Дай ему шанс…
– Там видно будет, – и Каин ушел.
А Эрвин, выплыв из мути в следующий период просветления, не без удивления осознал, что помнит дословно весь разговор с Каином. Похоже, организм справился, и дело шло к выздоровлению. Это было даже удивительнее, чем тот неоспоримый факт, что его – Эрвина Канна! – смог надуть какой-то карманник. Хотя основная доза «веселой смерти» досталась все-таки океану…
Пусть он повеселится.
Глава 14
Педагогика Каина
– Кто еще ходил к этому… с наружными извилинами? – гремел Каин. – Кто говорил с этой сукой? Отвечать!
Все братство, кроме Шпули, было в сборе, включая вахтенных. Припекало солнце, океан глухо ворчал, шлепая волнами по Сковородке. Ползла стороной грозовая туча и тоже ворчала сердито. Эрвин выбрал себе место в тени ближайшей надстройки. Ходить он уже мог и стоять мог, но делать последнее предпочитал вблизи какой-нибудь опоры.
Братство недоумевало. Чего это пахан устроил сходку? И при чем тут фельдшер с идиотской прической?
– Ну… это… я ходил… – выдвинулся вперед бородатый тип с крупным облупленным носом. – Он мне пластырь с мазью дал. Нарыв у меня…
– Где?
– На заднице. – Бородатый угрюмо засопел. Остальные взгоготнули.
– Так… Кто еще?
– Я, – с видом висельника, получившего отказ на прошение о помиловании, признался белобрысый пилот. – Просил успокоительного.
– Зачем?
– Сплю плохо.
– До того болота перепугался, что до сих пор очухаться не можешь, кошмары снятся? Ладно… Шпуля, Белый и Корень. Трое. Может, еще кто-то есть? Советую не темнить, потом хуже будет, вы меня знаете…
Больше никто не признался. Каин в немногих словах обрисовал, что ждет того, кто вздумает работать на «этих гнид с материка», и речь его, скупая на метафоры, произвела впечатление даже на Эрвина. После чего сходка была распущена.
– Пошли, – сказал Эрвину Каин, когда последний из его людей скрылся с глаз.
– К Шпуле?
– Точно. Пора с ним поговорить.
Сказано было таким тоном, что даже не очень впечатлительный человек вздрогнул бы. Эрвин почти наверняка знал, что мальчишке ничего серьезного не грозит, в худшем случае – отправится на материк вместе с той частью прежней команды, что все еще тоскует взаперти. Зная это, Эрвин не стал вздрагивать. Каин изменил свое решение – в противном случае незачем было тащить несостоявшуюся жертву на разговор с несостоявшимся убийцей.
С наемником – иных вариантов не просматривалось. С купленным подонком, предавшим братство.
И все же мальчишка был еще жив, а о суде братства над ним Каин со времени его визита в медотсек больше ни разу не обмолвился.
Что и требовалось доказать.
Шпуля сидел на ящике в пустой подсобке, единственной мебелью в его распоряжении был этот самый ящик из-под инструмента, единственной посудой кроме ведра, исполнявшего функцию ночного горшка, – дочиста вылизанная пластиковая миска на полу, единственным источником света – маленькое зарешеченное окошко под самым потолком, а постелью служила груда ветоши. При виде Каина и Эрвина мальчишка напрягся совершенно как мелкий хищник, загнанный в угол. Шансов никаких, но может и броситься… Просто потому, что у хищника вбита в гены программа отнюдь не овцы.
