Сейчас по своем прибытии Бубликов передал распоряжение временного правительства о запрещении адмиралу Нилову следовать с Государем и приказание остаться в Ставке. «Что же я арестован?», – спросил мрачно Нилов. «Нет, но Вы должны остаться здесь», – ответил Бубликов.
Нилов гневно отошел, и я, стоявший с ним рядом, искренно ожидал, что адмирал как-либо оскорбит депутата.
После переговоров Бубликова с генералом Алексеевым оказалось, что Государь должен считать себя арестованным и лишенным уже свободы
{169}. Это распоряжение произвело крайне тяжелое впечатление на всех и вызвало большое волнение и негодование среди свиты и некоторых других лиц Ставки.
«Как, почему, с какой стати, какие основания, неужели Алексеев решится передать это заявление Его Величеству», – говорили многие. Оказалось, однако, что генерал Алексеев передал Государю: «Ваше Величество должны себя считать как бы арестованным». Я не был при этом разговоре, но слышал, что Государь ничего не ответил, побледнел и отвернулся от Алексеева.
Государь был очень далек от мысли, что Он, согласившийся добровольно оставить Престол, может быть арестован. В момент приезда депутатов Думы для его сопровождения Он даже сказал гофмаршалу князю Долгорукому: «Все-таки надо их пригласить к обеду». Князь Долгорукий немедленно передал Бубликову и его товарищам приглашение на обед к Государю, но те отказались. Князь Долгорукий был удивлен и смущен этим недопустимым грубым отказом и, дабы не волновать Государя, доложил Его Величеству так: «Их вагон не соединен переходом с нашим поездом и потому они не могут придти». Государь ничего не ответил.
Прошло еще минут 10–15. Мы все напряженно стояли у вагонов при полной тишине. Еще раз прошел, почти пробежал, генерал Алексеев в вагон Императрицы, пробыл там несколько минут и вышел оттуда. Вслед засим отворилась вагонная дверь и Государь стал спускаться по ступенькам на рельсы. Тут плотным кольцом окружили Его Величество провожавшие. Государь шел очень тихо и протягивал руку подходившим к нему лицам. Большинство со слезами целовали руки Царя. Я никогда не забуду глаз Государя; они были неподвижны, стали светлее, как-то расширены и тяжел бесконечно был их взгляд. До Государева поезда было шагов 20–30, и Его Величество сейчас же дошел до своего вагона. Тут к нему подошел адмирал Нилов и, схватив руку Государя, несколько раз ее поцеловал. Его Величество крепко обнял своего флаг-капитана и сказал: «Как жаль Константин Дмитриевич, что Вас не пускают в Царское со мною».
Затем Государь поднялся в свой вагон и подошел к окну, стараясь его протереть, так как оно было запотелое.
Императрица все это время стояла у окна своего вагона, крестила Его и платком утирала слезы
{170}. Многие из провожавших, великий князь Александр Михайлович, принц Ольденбургский, крестили Государя.
Наконец, поезд тронулся. В окне вагона виднелось бледное лицо Императора с его печальными глазами. Генерал Алексеев отдал честь Его Величеству.
Последний вагон Царского поезда был с думскими депутатами; когда он проходил мимо генерала Алексеева, то тот снял шапку и низко поклонился. Помню, этот поклон депутатам, которые увозили Царя «как бы арестованным», тяжело лег на сердце и окончательно пошатнул мое мнение об Алексееве.
Начали разъезжаться по квартирам, и мне ясно стало: в Пскове была смерть Государя Императора, а здесь в Могилеве похороны.
Одиноко, грустно, тяжело было возвратиться в Могилев в свои комнаты. Мы оставались с Ниловым только двое в Ставке из тех, кто два с половиной года находился при Государе, кто все время войны провел с Его Величеством неразлучно. Долго мы беседовали с Константином Дмитриевичем о предстоящей судьбе Государя и Его семьи. Как и многие в Ставке, мы полагали, что союзники России оградят их верного друга Императора Николая II от опасных явлений революции и предоставят отказавшемуся от престола Русскому Царю возможность жить частным человеком со своей семьей вне границ бывшей своей Империи. Казалось, не было и не могло быть в этом отношении сомнений и никто не предвидел тех ужасов, которые совершились с Царской Семьей.
К глубочайшему сожалению, союзники не проявили особой заботы, настойчивости и желания оградить бывшего Русского Императора и Его Семью от злодейств бешеной русской революции. Грядущая история вынесет свой беспристрастный приговор этому не только холодному, но мрачному поступку наших бывших друзей и «союзников» и отметит, что подобных явлений не случалось в всемирной истории до наших дней. Грустно, но нельзя этого не сказать с полным горьким сознанием и убеждением.
Императрица Мария Федоровна отбыла в Киев через несколько часов после отъезда Государя. К глубокому сожалению, ни адмирал Нилов, ни я не имели возможности быть на станции при отъезде Императрицы, так как нам не удалось узнать время отъезда. Пожалуй, это было лучше – тяжело было тревожить Ее Величество в эти глубоко скорбные часы после расставания.
Четверг и пятница, 9–10 марта
Сама Ставка после отъезда Государя из Могилева во многом изменила свой вид, тон и настроение. Весь командный состав – в ожидании приезда великого князя Николая Николаевича. Революционное настроение от Петрограда расходится по всей России, докатывается до Ставки и добирается до фронта. Революционная агитация, новые деятели «временного правительства» продуктивно работают в своих целях, и вся надежда разумных людей Ставки сосредоточена на новом Верховном Главнокомандующем, который может еще своим именем, своей несомненной популярностью, авторитетом сдержать развал в войсках и тем предотвратит погибель Родины.
Однако уже начали опасаться, что временное правительство великого князя Николая Николаевича, как Романова, не допустит стать Верховным Главнокомандующим.
9-го марта утром я взял Евангелие и стал читать. Мне бросился в глаза стих (Иоанн, гл. 7, ст. 24): «Не судите по наружности, но судите судом праведным». Как подходят эти святые слова к нашим событиям, к тому, что совершилось с Царем, которого стали судить судом неправедным. Сколько напраслины, клеветы давно падало на Его голову и на всю Семью. Поразительно то безумие, которое охватило всех, и та злоба, проповедуемая ныне «свободным словом». Из газет, пришедших сюда в Ставку, бросается в глаза ежедневная пасквиль, широкой рекой полившегося на Царскую Семью, и отвратительно сознавать, что временное правительство не имеет даже внешнего такта запретить, по крайней мере, ругательства над ними – бывшими Царем и Царицей. Лакейство и свободное ныне холопство восторженно твердит в уличных листках и революционных газетах о выдуманных преступлениях Романовых. Нет ни мыслей, ни сознания достоинства, ни чести. Поразительны по своему недомыслию те, кто думают, что до марта этого года мы жили только ошибками и в истории нашей нет и не было незыблемых заветов народа, его некоторых привычек и несокрушимых особенностей климата и пространства. Точно в самом деле это скороспелое временное правительство может править великим государством.
