О развлечениях в Ставке, конечно, никто не думал, и трудовая жизнь у Царя и Его сотрудников не прекращалась и праздниками, когда Его Величество бывал всегда у обедни, а накануне у всенощной.
Государыня Александра Федоровна отлично понимала, как тяжела для ее мужа жизнь в Ставке. Вот что она говорила мне в Царскосельском дворце
{151} в ноябре 1916 года: «Вы постоянно с Государем и сами видите, как Он одинок в Ставке. Все один без семьи, к которой Он так близок. Вот почему я не имею силы противодействовать Ему держать около себя Наследника, хотя понимаю, что Алеше необходимы регулярные занятия, а в Могилеве, хотя там и Н. В. Петров
{152}, Жильяр и Гиббс
{153}, это делать труднее, чем здесь в Царском. Кроме того, сын уж очень увлекается военными интересами, находясь в Ставке только среди всех вас и видя только солдат. Однако хорошо то, что Алексея видят войска и что у Наследника навсегда в памяти останутся самые сильные впечатления зрелищ детских лет об этой страшной войне, которую мы ведем и что Его Отец был главным руководителем войны и горячо работал на благо России с глубокой верой в помощь Божию. Тяжелы Государю и эти постоянные разочарования в людях, которым Он всегда так верит вначале и так надеется на их искреннюю помощь… А пройдет месяц другой и невольно закрадывается у Государя сомнение в призванном человеке. Говорят все, почему такая смена министров, почему такая неустойчивость. Да ведь Государь желает лучшего, не может же он оставить человека, которому Он перестал верить. А эти интриги, происки, эта постоянная клевета на всех нас, на нашу семью! Все это тяжело отражается на Государе. Он переменился, похудел, он стал нервен, и только его сдержанность делает для посторонних малозаметной его перемену. Один Петроград сколько дает нравственных мук от всех непрошеных советов и родственников и других лиц. Я лично больше верю простому народу и их простому отношению к нам. Я Вам покажу как-нибудь сотни, даже тысячи писем, которые мне прямо пишут из всех концов России и из разных полков. Пишут, ничего не говоря, а заявляя только о своем чувстве к нам всем, к Наследнику, Царю и мне. Я не могу допустить, чтобы это было просто лесть и неправда. Мне кажется, Россию лучше можно разгадать через народ и нашу православную веру, нежели через высшие сословия и правящий класс»… Долго еще говорила Императрица, и невольно бросалось в глаза ее особо религиозное, почти мистическое настроение. Тяжело переживала она это время, и я был удивлен, как она хорошо осведомлена о всех явлениях нашей бурной и тревожной жизни. Она между прочим сказала, что генерал Алексеев на нее производил хорошее впечатление. «Это, кажется, человек преданный России и любящий Государя. Он простой, русский человек. Они усердно работают вместе, а работа дает утешение Государю, без нее он не мог бы долго выжить в Ставке один без семьи. Об этом он мне несколько раз говорил».
Я припомнил и восстановил в памяти эту беседу с Императрицей Александрой Федоровной, которая так хорошо знала душу своего мужа, имела на него влияние, они так любили друг друга, что отзыв Царицы должен дать верную характеристику Государю в это мрачное время готовившейся революции и назревавшего переворота сверху при участии первых людей Империи. Но как мало верила Россия, преимущественно интеллигентный класс, своей Императрице и не было того преступления, которое не приписывалось бы супруге Царя.
Вот это перебиралось в памяти, вспоминалось, и невольно напрашивался жгучий вопрос – когда же и как это случилось, что давняя, освященная преданиями, церковью, рушилась Русская Царская Власть. Как случилось, что Царь ушел и вся громадная Россия переходит во власть ничтожных людей, ничем себя не заявивших, кроме упорной, безумной интриги против главы государства в разгар войны, когда чувствовался уже перелом в нашу сторону. И верилось мне в возможность таких речей, о которых шел слух среди лиц, стремившихся к перевороту: «Только теперь возможно свержение Царя, а потом, после победы над немцами, о перевороте в России не придется думать и власть Государя надолго упрочится на нас».
Задумчиво сидели мы по своим комнатам, не хотелось говорить. Ставка как-то затихла. Все чего-то ждали и в то же время не верили в какую-либо возможность новых перемен, могущих дать лучшие надежды.
В Ставке – Могилев
Понедельник – вторник, 6–7-го марта
{154}.
