Правительство князя Львова потянулось за Керенским, который с каждым часом приобретал и большую власть и большее значение. В Могилеве трудно было выяснить все подробности отказа великого князя Михаила Александровича от принятия престола. Мне передавали только, что великий князь не мог оставаться в Зимнем дворце и переехал на квартиру полковника Кавалергардского полка, князя Путятина
{140}1 или 2 марта. Сюда 3-го марта прибыли председатель Государственной думы М. В. Родзянко, князь Львов, П. Н. Милюков
{141}, А. И. Гучков, А. Керенский и другие члены «временного правительства» и вступили в продолжительные переговоры с Его Высочеством об условиях принятия престола согласно воле, выраженной его братом Государем Императором Николаем II. Во время этих переговоров Керенский особенно настойчиво начал требовать, чтобы Михаил Александрович не принимал престола, устрашая при этом волнениями среди народа, рабочих и войск и неизбежным будто бы кровопролитием в столице.
Великий князь долго не соглашался на это требование и высказывал мнение, что интересы России обязывают его согласно воле брата, несмотря на трудность положения, принять царство. Михаил Александрович после долгих и жарких объяснений пожелал посоветоваться отдельно по этому вопросу с главою правительства князем Львовым и председателем Думы Родзянко. Однако сначала даже это желание великого князя встретило возражение и многие из членов «временного правительства» говорили, что они все равны и никаких отдельных совещаний быть не может, но, в конце концов, великий князь настоял и ушел с Родзянко и князем Львовым в другую комнату. Обсуждая создавшееся положение, князь Львов и Родзянко наедине с Михаилом Александровичем высказались за необходимость, чтобы никто из дома Романовых не оставался у власти, ввиду будто бы желания народа, и потому великому князю надлежит до Учредительного собрания
{142} отказаться от трона.
После известия об отказе Михаила Александровича не только среди лиц, окружавших Государя, но и среди всей Ставки не было уже почти никаких надежд на то, что Россия сможет вести войну и продолжать сколько-нибудь правильную государственную жизнь. Надежда, что «Учредительное собрание» будет правильно созвано и утвердит Царем Михаила Александровича, была очень слаба и в нее почти никто не верил. Прав был К. Д. Нилов, говоря, что Михаил Александрович не удержится и засим наступит всеобщий развал.
Среди Ставки, которая в огромном своем большинстве была против переворота, начали ходить особенно мрачные слухи после того, как появилось известие об организации совета рабочих и солдатских депутатов в Петрограде, требования которых направлены к развалу армии и к передаче власти в войсках солдатской массе.
Уже сегодня генерал Алексеев полтора часа по прямому проводу говорил с военным министром Гучковым и убеждал его не допускать опубликовать приказ № 1
{143}, так как это внесет полную дезорганизацию в части войск и вести войну мы не будем в состоянии. Гучков однако отвечал, что надо уступить требованию представителей «освобожденной армии», и приказ был опубликован и разослан.
По поводу приказа № 1 и солдатских комитетов генерал Клембовский говорил мне, что генерал Алексеев негодовал на Гучкова и с злобой сказал: «единственно, что остается, это немедленно дать разрешение офицерам вне службы носить штатское платье. Только это и поможет им иногда избавляться от произвола и наглости революционных солдат».
Кажется, 4-го марта вечером выезжали из Ставки граф Фредерикс и генерал Воейков. Я пошел с ними проститься. Они жили в том же доме, где помещался Его Величество. У графа Фредерикса уже было все уложено, и он возбужденно ходил по комнате, разговаривая по-французски с бароном Штакельбергом. Граф все сетовал на клевету на него, на газетную агитацию. Он говорил: «60 лет я честно служил Царю и Родине. Полвека находился при Государях, готов был всегда отдать жизнь свою в их распоряжение, а сейчас оставлять Его Величество я считаю для себя недопустимым и если делаю это, то только под настоянием генерала Алексеева, который этого требует и говорит, что если я и Воейков останемся в Ставке, он не ручается за спокойствие Его Величества. Это меня глубоко потрясло, я так предан всему Царскому Дому». И старый граф зарыдал. Граф Фредерикс уезжал в Петроград и никуда не желал, да и не мог скрываться. Мы с ним обнялись, поцеловались и со слезами на глазах расстались. Мне очень жаль было старика, которого я всегда глубоко уважал за его благородный характер, за глубокую преданность России и Государю. Затем пришли прощаться С. П. Федоров, князь Долгорукий, К. Д. Нилов. Стали выносить вещи. Граф все стоял и каждому повторял те же скорбные мысли…
Через несколько дней здесь же в Ставке очевидец передавал мне, что, случайно находясь в Петрограде на Загородном проспекте у Царскосельского (М. В. Р. ж.д.) вокзала, видел как граф Фредерикс, прибыв из Ставки, выходил, чтобы сесть в автомобиль. Толпа орала, кричала, требовала, чтобы «этого изменника-немца» дали растерзать. Конвой еле удерживал революционный сброд, а граф спокойно шел, нисколько не обращая внимания на тот хаос, который царил на улице. «Граф Фредерикс был очень красив и так выделялся своей благородной фигурой над этой безумной и грязной улицей», – сказал мне свидетель этой сцены. С большим трудом автомобиль с министром Двора мог тронуться. Фредерикс спокойно сидел со своим постоянным секретарем Петровым, не показывая ни страха, ни смущения.
