Государь, окруженный своей свитой, своим штабом, находившимся здесь в Царской Ставке великим князьями Борисом Владимировичем, Сергеем и Александром Михайловичами, был страшно все-таки одинок. У Него не было людей, которые понимали бы сложную, чистую Его душу. Не было людей, которые имели бы особый вес в глазах Государя. Ко всем «своим» Его Величество относился ласково, внимательно, ценил их преданность, но при большом уме Государя Он ясно понимал окружавших Его ближайших лиц и сознавал, что они не советчики Ему. Государь привязан к графу Фредериксу за его благородный характер, честность, за долгую преданность Своему Дому, но он понимал, что министр двора старец 78 лет, с которым трудно поделиться мыслью по государственным делам и задачам России. Государь хорошо относился к Нилову, верил ему, но Его Величество не мог устранить в себе некоторого шутливого отношения к характеру своего флаг-капитана за его горячность. Государь ценил Нилова просто как прямого честного служаку. К Воейкову Государь относился доверчиво как к распорядительному дворцовому коменданту, бодрому, веселому человеку, хорошему хозяину, но, конечно, Его Величество чувствовал, что Воейков не советчик в государственных делах, и особого значения ему не придавал. Та ирония, с которой относились к Воейкову все окружающие, это прозвище «Кувака» за его торговлю водой, понималась Государем. Что касается всех остальных: князя Долгорукого, Нарышкина и других, то это были просто для Царя хорошие, приличные люди и больше – ничего.
Для Государя было величайшее горе, что с Ним в эти страшные дни не было Его истинного и единственного друга – Императрицы Александры Федоровны. Продолжительная тяжелая политическая обстановка, волнение за семью произвели на Государя в эти дни положительно переворот в Его душевных силах. Он стал как бы придавлен событиями и словно не отдавал себе отчета в обстановке и как-то безразлично стал относиться к происходившему.
«Неужели уже ничего нельзя сделать, – говорил я С. П. Федорову, – неужели нельзя найти человека, которого мог бы послать Государь в Петроград для водворения порядка и обеспечения от случайностей Царской Семьи. Мне кажется, такой человек есть в Ставке, это генерал-адъютант Иванов, герой настоящей войны. Имя его известно всей России, и если Николай Иудович немедля отправится в Петроград и Царское, то, может быть, еще спасет положение». С.П. согласился, и мы на завтра, 27-го февраля, решили отправиться к Иванову, сообщить наши мысли и, если он их одобряет, то и просить его доложить Государю о его желании отправиться в Петроград и принять командование над войсками столицы для водворения порядка.
Ни вчера, ни сегодня не было уже возможности переговорить с Петроградом, так как телефон все время был соединен с кабинетом Его Величества в Ставке для переговоров с Царскосельским дворцом.
Я ждал с нетерпением завтрашнего дня, дабы скорей переговорить с генерал-адъютантом Ивановым.
Могилев
Понедельник, 27-го февраля
{96}.
Ночью в Ставке получены определенные известия, что в Петрограде начался солдатский бунт и правительство бессильно водворить порядок. Я видел М. В. Алексеева; он был очень встревожен и сказал: «Новые явления – войска переходят на сторону восставшего народа».
Как на причину быстрого перехода войск на сторону бунтовавших рабочих и черни указывали в Ставке на крайне неудачную мысль и распоряжение бывшего военного министра Поливанова
{97} держать запасные гвардейские батальоны в самом Петрограде в тысячных составах. Были такие батальоны, которые имели по 12–15 тысяч. Все это помещалось в скученном виде в казармах, где люди располагались для спанья в два-три и четыре яруса. Наблюдать за такими частями становилось трудно, не хватало офицеров, и возможность пропаганды существовала полная. В сущности эти запасные батальоны вовсе не были преображенцы, семеновцы, егеря и т. д. Никто из молодых солдат не был еще в полках, а только обучался, чтобы потом попасть в ряды того или другого гвардейского полка и получить дух, физиономию части и впитать ее традиции. Многие из солдат запасных батальонов не были даже приведены к присяге. Вот почему этот молодой контингент так называемых гвардейских солдат не мог быть стоек и, выйдя 24, 25 и 26 февраля на усмирение беспорядков, зашатался, и затем начался бессмысленный и беспощадный солдатский бунт.
Вместе с тем, однако, получились известия, что некоторые роты, как например Павловского, Волынского, Кексгольмского запасных батальонов, держались в первые два дня стойко.
Удивлялись, что генерал Хабалов не воспользовался такими твердыми частями, как Петроградские юнкерские училища, в которых в это время сосредоточивалось несколько тысяч юнкеров.
Мне передавал генерал Клембовский, что Родзянко прислал телеграмму Государю
{98}, где он настойчиво просит образовать новое правительство из лиц, пользующихся доверием общества. Клембовский не знал и потому не мог мне сообщить, какой ответ послан на эту телеграмму. Обо всем этом я узнал до завтрака, к которому Государь прибыл после обычного, но на этот раз короткого, доклада генерал-адъютанта Алексеева в генерал-квартирмейстерской части.
