Больше я его уже никогда не видел. И опять, как месяц назад, шли мы вместе с Егорьевым и говорили о Государе. И обоим нам было ясно, что не притворялся этот человек, а действительно любил и армию, и Россию глубокой любовью. И много нужно было иметь этой любви и веры в Россию, чтобы, развенчанным царем, в тяжкие минуты публичного прощания, не только указать бывшим своим подданным на их общий долг перед родиной, но еще и вспомнить о той отдельной заботе, которой тревожился он, среди прочих бесчисленных дел государственного управления.
Тихменев Н. М. Из воспоминаний о последних днях пребывания императора Николая II в Ставке. Ницца, 1925. С. 28–32.
Член Государственной думы А. А. Бубликов. Воспоминания
Утром мы уже были в Царском. Пока мы шли из своего вагона к царскому павильону, бывший царь уже успел выскочить из вагона, пробежать до автомобиля, сесть и поехать во дворец.
Больше я его не видел.
Это была его последняя поездка на «императорском» автомобиле. Теперь на них ездят члены Совета рабочих и солдатских депутатов.
Я приказал прицепить к моему вагону паровоз и мы по «царской» ветке через час прибыли в Петербург и отправились в Государственную Думу для доклада председателю об исполненном поручении.
Печальная судьба связала меня с этим человеком.
28 февраля я первый взял из его ослабевших рук государственную власть.
Ощути он тогда хотя малейший прилив энергии и я был бы на виселице.
Ведь в Петербурге была такая неразбериха, петербургский гарнизон уже тогда был настолько деморализован, на «верхах» так мало было толку, порядка и действительно властной мысли, что достаточно было одной дисциплинированной дивизии с фронта, чтобы восстание в корне было подавлено. Больше того, его можно было усмирить даже простым перерывом железнодорожного сообщения с Петербургом: голод через три дня заставил бы Петербург сдаться. Мне это, сидя в министерстве путей сообщения, было особенно ясно видно.
Как в октябре могли без чьего-либо сопротивления прийти большевики, так в марте мог еще вернуться царь. И это чувствовалось всеми: недаром ведь в Таврическом дворце несколько раз начиналась паника.
В 14 марта я, фигурально выражаясь, вбивал последний гвоздь в его гроб.
В России может быть все, можно воображать себе еще многое, но невозможно одно: восстановление на троне Николая II.
Бубликов А. А. Русская революция. Нью-Йорк, 1918. С. 57–58.
Из письма вдовствующей императрицы Марии Федоровны великой княгине Ольге Константиновне
{291}Сердце переполнено горем и отчаянием. /…/ Я благодарна Богу, что была у Ники в эти 5 ужасных дней в Могилеве, когда он был так одинок и покинут всеми… Он был как настоящий мученик, склонившийся перед неотвратимым с огромным достоинством и неслыханным спокойствием. Только дважды, когда мы были одни, он не выдержал, и я одна только знаю, как он страдал и какое отчаяние было в его душе!
Николай II без ретуши: антология. СПб., 2009. С. 315.
