Расщепленный прямоугольник света, повторяя переплет окна, поплыл по стене. Свет на миг зацепился за настольную лампу на гнутой ножке. Лампа насморочным крючком повисла над кипой бумаг.
У них там коньяк, а у меня одни бумажки.
Но свет, соскучившись, померк.
– Магазин, – донесся голос матери. Ну, просто еле жива, умирает на ходу. – Ты, Саша, опоздаешь. Сходи уж, пожалуйста. И еще, не забудь молочное к вечеру, ну, ты знаешь, и… хлеб.
– Ладно, Вера Константиновна, куплю.
Анна без труда выключила эти голоса. «Откуда у Нонки серый зуб? Гнилой, болит, наверное. Она розовая, большая. Рюши любит, оборки. Любовь у нее. Но вся уже рыхлая. А я, у меня… – Анна провела рукой по своим крепким напряженным бедрам. – Ну и что? Кому это нужно?»
– Я торт купил, уж какой, не знаю, – сказал Сашка.
– Папочка, папочка, – укрощенный, тонкий голос Славки еще подсасывал воздух, позванивал слезами. Перешел на шепот: – А ты попроси у мамы фонарик.
– Нюточка, тебе чаю? Хочешь с медом? – боком всунулся просительный голос матери. – С чем тебе бутерброд, Нюточка?
– Ни с чем. Я спать хочу.
– У мамы фонарик. Да, бабуля?
– Тише, тише, это стекло, детка.
– Я тоже хочу стеклышко, я не разобью.
– Нюточка, уж ты… Только не нервничай. Дай…
– Господи! Да отстаньте вы! – вдруг сорвалась Анна и невольно удивилась, откуда такая враждебность и раздражение. – Раз в жизни и то нельзя. Голова болит. Уйдите вы от двери, бога ради!
– Ты только дай кристалл и спи, – опять упрямый голос Сашки.
– Чаю с липовым цветом будешь? Очень хорошо. Мы с Лидией Ивановной собирали у ее племянника…
– Не трогайте ее, Вера Константиновна, пусть полежит. Аня, дай кристалл и спи.
– Не открою, сказала. Я уже легла.
– У Нюточки голова болит, – виновато зашелестела Вера Константиновна. – А я завтра пирог. С чем, с чем пирог? – И поскольку ей никто не ответил, продолжала, словно ей подсказали, только бы не повисла в воздухе ссора, размолвка, бродячий сквозняк. – С капустой, с капустой. Славик любит и Саша. Как раз есть, такой крепкий кочан. Как бабушка пекла.
Бабушка… Какие пироги? Что она, кроме очередей на Бутырке, видела? Деду передачи носила. И вечный шепот до самой смерти: «Могли бы уехать в глушь куда-нибудь. Переждать. Мог бы школьным учителем. Это я, я виновата, не уговорила, не уберегла». Так и умерла с этим шепотом. А куда бы они уехали? Дед так и сгинул…
«Мать тоже все шепотом, шепотом. Сашку просто обожает, талант, видите ли. А я при нем и при Славке, шестерка. Мать все внушает: тебе хорошо, тебе очень хорошо.
А Сашка? Ему только его закорючки нужны. Рыцарь называется. Готов всех спасать. Особенно старушек на улице. А я? Да он меня в упор не видит. Так, иногда, по праздникам. А я молодая, – растравляла себя Анна, раскрывая какие-то незнакомые двери, и за каждой нехоженый путь. – Вот Нонка, она живет. Хочешь – вдоль, хочешь – поперек… И ребенок пристроен. У матери в Орше. От Орши такой путь. А он, Андрей, откуда? Положил мне в сумку кристалл потихоньку. Я даже не заметила. Кристалл. Ну и что? Да я, может, больше никогда и не увижу этого Андрея. И к Нонке больше никогда… Я о них и думать не хочу».
Но Нонкино большое голое тело бесстыдно растягивалось и сокращалось перед ней, вобрав в себя все световые пятна, блуждающие по комнате. Груди чуть отдают желтизной, и спелость такая, что от прикосновения остаются вмятины.
Даже привычно-родные голоса за дверью не могли прогнать этого наваждения.
– Бабуля, мне с розочкой.
– Ты, Саша, уже пришел или еще не ходил?
– Сегодня до девяти.
– Вот к чему это приводит. Опоздаешь ты, Саша, в магазин.
– Кашу не хочу! Мне с розочкой.
– Ты поспи, Нюточка.
«Поспи. И так все проспала. Мать больше всех расстилается: талант, талант. За талант не платят. Полстраны уехало, а они все обещают. Жди, как же. Один Сашка еще сидит, считает. А мне что, всю жизнь на его спину молиться. Я молодая…»
Круглая рука Нонки опять насмешливо засветилась, но какой-то синеватой, разбавленной белизной. И вдруг, прорвав целлофановую пленку, плеснула и растеклась белым по груди Андрея. Тут живое пятно света убежало на потолок, и ничего не стало.
«Что мне мерещится? Просто Нонкин… нет, он ей не муж, нет, нет. Он положил мне кристалл в сумку.
А Сашка просто привык ко мне. Привык? Да он меня через раз замечает. Даже в ту ночь ничего не понимал. Потому только больно и стыдно. А мать все ходила по коридору. В мягких тапочках. Валерьянку пила на кухне. Флакон за ночь выпила, не меньше. Все воображала, вот он сейчас, сейчас, за этой дверью, ее девочку невинную трахает. Нет того, чтобы умотать куда-нибудь дня на три. Ведь у нее на каждой улице по две подружки. А тут нет, не хватило. А мой-то герой, талант. Что я, виновата, что у него первая? Не мог он с кем-нибудь до меня… попробовать… Сейчас по-другому, сейчас хорошо. Нет, это он считает, что хорошо. А я? Колено на стул поставит и чертит всю ночь. А я лежи, любуйся на его подошву…»
Анна неожиданно всхлипнула. «Что со мной? Подушка сырая, тяжелая, в комьях. Чем она набита? Тряпками мокрыми. А там вовсю скрипит, ржет атласный матрац. Хочешь – вдоль, хочешь – поперек…»
За дверью голоса, как яички в вате. Мать будто поет:
– С чем, с чем?.. Башмачок уронил. С капустой? Так и упасть недолго. Шейка бедра, как у Кати, бедняжки.
– Я подниму.
– Какой ты неосторожный! Чуть не разбил дедушкину чашку. Вот к чему это приводит.
– Я не буду кашу, там паук.
– Саша, он спит.
«Домашним, чуть подкисшим теплом звучат слова. Открыть дверь и Сашку позвать. Славка спит в сахаре подушки. Лоб в душистой испарине. Тень от ресниц протекла. Там ее место. Там… Нет, нет… Все это ловушка, западня. Это они нарочно. Чтоб не догадалась, думать забыла. Им бы только вдолбить, что счастлива, а я…»
В этой сумятице, в беспорядочном мелькании мыслей Анне вдруг открылось ясно и непреложно. Вот оно. Вот оно что. Главное… Они не видят: это все не то! Просто не то!
Анна тихо и глубоко вздохнула, поднялась с тахты, взяла сумку с кристаллом. Задумалась, всхлипнула, вытерла мокрую щеку о плечо. Выдвинула ящик стола. Достала из сумки кристалл. Сколько сразу зеленого света! Какие у нее пальцы тонкие, слабые, как на старинном портрете. Анна осторожно положила кристалл на дно ящика. Крутой, сгустившийся в малом пространстве луч…
«Химия, – вдруг испугалась Анна. – Кто его знает, что это за кристалл? Может, он радиоактивный какой?»
Глава 3
Дождь вытянулся за окном, густой, непрозрачный. Белый ливень. Ясень, стиснутый тяжестью отвесной воды, то тяжело отводил одну ветвь в сторону, то пригибал ее к себе, всю в работе дождя и листьев.
