– Точно их трое? – спросил Агафий.
– Трое, как есть трое! – подтвердил Скорохват, возбужденно блестя глазами и дергая от нетерпения головой. – С ними еще девка варварская, ну, так ее можно не считать… Решайся, пентарх! Их – трое, нас – полтора десятка, неужели мы оставим подданного империи на растерзание северным дикарям?
Агафий с сомнением подумал, что совсем недавно сицилиец обвинял Скилица в измене. Предатели, по высочайшему повелению самого базилевса Юстиниана, не заслуживают защиты ни жизни, ни собственного имущества, расправы над ними в армии даже поощрялись. Если же торговец не злоумышленник, то какого рожна они вообще здесь делают, рискуя быть наказанными за мародерство… Впрочем, эта мысль была слишком сложной, чтоб надолго удержаться в его голове, без того озадаченной, как Господь при виде сороконожки. (Именно так, с лихим кавалеристским шиком, любит выражаться храбрый Доместик Пирра, его кентарх.)
– Решайся, командир, не медли! – подзуживал солдат. – Убей меня гром, вытрясут дикие все золото Скилица! Как есть вытрясут, пока мы тут давимся соплями перед воротами, спаси-сохрани!
Остальные солдаты тоже нетерпеливо переминались. Дом – богатый, сразу видно.
Воины с севера… Но их же трое всего!
Пентарх решился. Нахмурившись (точно командир Пирра перед атакой), он приказал солдатам открыть ворота, усадьбу взять штурмом, всех арестовать, допросить… И понять наконец, что здесь – дьявол задери – происходит!
Солдаты живо подхватили какое-то бревно, с ходу вышибли запертые изнутри ворота. Ворвались на внутренний двор, гремя оружием и подбадривая себя воинскими кличами. Агафий, отбросив сомнения, бежал во главе своего немалого войска, сладко чувствуя себя таким же грозным воителем, как сам Юстиниан I Великий…
А это кто на крыльце? Варварка? Да об нее и благородную сталь мечей поганить зазорно, взять за шкирку и швырнуть подальше в кусты…
Пентарх лишь подумал об этом, а Скорохват (истинно, этот малый загребет угли в аду раньше самого дьявола!) уже сделал. Схватил девчонку за отворот куртки… И тут же отдернул руку, заорав так, словно на пчелу сел. В руке у варварки оказалась тусклая сталь длинного кинжала, а рука сицилийца мгновенно и густо окрасилась красным. Пентарх возмутился, двинулся на нее, как разъяренный медведь, но девчонка неожиданно ловко пнула его ногой в живот, как часто делают в бою северяне. Панцирь защитил от удара, вот задницей он ударился о землю сильно и больно…
Он, командир, шлепнулся как лягушка, пинком отброшенная с дороги!
Нелепо сидя перед ступенями, Агафий еще удивлялся в душе прыти этой пигалицы. И одета-то не в женское, длинное, положенное природой, а (спаси Господи!) в богомерзкие штаны и куртку! И Скорохват все еще прыгал, вопил, тряс от боли рукой и капал кровью на плиты двора, когда из дома выскочили остальные варанги.
Трое, действительно…
Только пентарху вдруг перестало казаться, что трое – это меньше, чем полтора десятка. Словно не люди с севера, сам страшный северный ветер задул навстречу. Варанг с плечами, подобными створкам шкафа, походя снес с крыльца двух солдат и тут же напал еще на троих разом, как легким перышком вращая огромный, как он сам, топор. А этот высокий, беловолосый – его меча будто вообще не видно, только слышен лязг, и разлетаются люди. А другой, пониже, юнец с виду, тоже быстр как змея. Скорохват, все еще надеясь проскочить в дом, к золоту, вскинул на него меч, грозно оскалившись, но это единственное, что он успел сделать. Он, который всегда везде успевал! Клинок молодого воина неуловимо мелькнул снизу вверх, – вроде из такого положения и рубить неудобно! – а солдат уже падает на землю срезанным стеблем.
Понимая долг командира, Агафий по-кавалерийски высоко вскинул собственный клинок и попробовал наскочить на широкоплечего. Закричал громовым голосом кентарха Доместика: «Окружить и валить!» Но клич оборвался на полуслове. Пентарх получил такой удар в зубы, что перестал понимать, где земля, а где небо, где голова, где ноги. Опять отлетел назад, воткнувшись всем телом в колючую упругость кустов.
«Окружить?! А кому окружать-то!» – с отчаяньем сообразил он, выкарабкиваясь из пахучей зелени. Вольно ж приказать баранам окружить волчью стаю…
Скорохват (вот и подвела его быстрота!) лежит на плитах двора мертвее мертвого. Еще несколько солдат зажимают раны, отползая от места схватки. Остальные просто бегут!
Агафий рванул за ними. На четвереньках, не вставая, чтоб не привлечь внимание этих жутких воинов севера.
«Нет, вряд ли Юстиниан Великий когда-нибудь убегал с поля боя на четвереньках с резвостью таракана, преследуемого метлой», – об этом он неожиданно для себя успел подумать.
Вдобавок его больно и обидно пнули в зад, что с Великим точно никогда не случалось.
* * *
– Господин, разреши сказать тебе…
Любеня оглянулся. В первый миг удивился, что понимает по-гречески. Потом сообразил, что плешивый торговец обращается к нему на языке славян.
– Ты знаешь мой язык, грек?
– Знаю, уважаемый господин. Я не понимаю языка фиордов, но славянская речь мне знакома. Я ведь торгую с твоим народом… Точно так же я сумею отличить воина славян от воина из страны льдов, – хитро прищурился Скилиц. – Удивляет меня, как ты, славянин, оказался в дружине варангов…
– В мире достаточно удивительного, – отрезал Любеня. – Ты это хотел мне сказать, купец?
– Нет, уважаемый, я хочу поблагодарить тебя. Ты спас мой дом, господин, ты и твои доблестные друзья спасли бедного торговца от окончательного разорения! Иначе солдаты разграбили бы мой дом, а меня самого… – он поежился.
– Ты же говорил, что у тебя ничего не осталось.
– Конечно, конечно! – поспешил подтвердить Плешивый. – Просто…
– Разве армия базилевса не защищает так же и его подданных? – спросила Зара. Она-то прислушивалась к их разговору, стоя в отдалении. Тщательно, до блеска отчищала от крови лезвие кинжала.
«Правильно сказал Хальфур – родись она мужчиной, вышел бы из нее грозный воин, – пришло в голову Любене, когда он глянул на твердые, уверенные движения маленьких рук. – Есть люди, которых и учить ничему не надо, они – бойцы от природы, словно Перун Страж Богов сразу отлил их в готовой форме, как опытный кузнец – заготовку… Кто бы мог подумать еще зимой, что Заринка, его маленькая сестренка…»
Он снова попытался представить Алексу на ее месте и опять не смог это сделать.
– Армия базилевса, прекрасная дева, защищает самого базилевса. – Скилиц живо повернул к ней морщинистое лицо, охотно уходя от скользкой темы имущества. – Потом, защищает себя… Ну а о подданных они вспоминают, когда нужно собрать налоги или пополнить опустевшие кошели грабежом. В старые времена было по-другому, но сейчас, увы, это так. Смута и разорение одолевают империю, а там, где смута, солдаты начинают чувствовать себя вторыми после Господа Вседержителя… – Грек обернулся к поличу: – Еще раз прости за вопрос, уважаемый воин, та вар… та девушка, о которой ты спрашивал, кто она тебе?
