«Наверное, так!» – сказала она себе, как часто теперь говорила.
* * *
Пока Сельга стояла, смотрела, думала, солнце уже вскарабкалось высоко в небо. Начало пригревать по-настоящему, по-весеннему. Лес вокруг оживился, зазвенел птичьими голосами, запел капелью, вроде бы даже зажурчал первыми, еще скрытыми под снежным покровом ручьями. И сам снег заблестел по-особому, наряднее, что ли. Будто тоже теплее стал.
Хорошо! Привольно, солнечно. Опершись на лыжный посох, Сельга с удовольствием наблюдала, как рядом, на морщинистом стволе сосны, пристроился пестрый дятел с красной шапкой на голове. Подозрительно покосился на нее глазом-бусиной, поерзал, царапая когтями коричневую кору с потеками желтой смолы, но все-таки не улетел. Прицелился острым клювом и пошел долбить, выстукивая ритмично и часто. Значит, и мошки под корой просыпаются.
Сама себе усмехнувшись, Сельга вдруг пригнулась, выдохнула, с силой толкнулась палкой и рванулась на лыжах прямо с крутого откоса. Чаша реки опрокинулась перед ней, в ушах запел-зашелестел ветер, от скорости перехватило дыхание. И совсем было доехала донизу, уже выкатывалась на снежную равнину русла, как вдруг одна лыжа подпрыгнула, ушла в сторону, вторая, наоборот, зарылась подогнутым кверху носком. Сельга мешком брякнулась на бок, длинно проехав по жесткому насту лицом и телом.
Села. Отплевалась от снега. Отряхнула одежу. Посмеивалась: вот дура-баба – птицей полетела, лепешкой шмякнулась.
Ничего, в порядке, руки-ноги целы, лишь щеку о наст покарябала, саднит на скуле. И правая лыжа оказалась сломана, то-то она слышала деревянный треск, когда падала. Пришлось бросать лыжи, возвращаться пешком.
Шла медленно, не спеша, жесткий наст глубоко проваливается под ногами. Впрочем, и торопиться некуда… И чему обрадовалась дура-баба? Что сын ушел в неизвестность? Что того гляди объявятся в их угодьях чужие дружинники?
Но легкое, весеннее настроение не проходило, и Сельга довольно щурилась, подставляя лицо солнечному теплу. Ничего, все хорошо будет… Она давно поняла, людям свойственно чрезмерно заботиться о завтрашнем дне, немало потешая этим богов. Потому что завтрашний день приходит чаще всего с другими заботами, о которых и не подозреваешь сегодня.
Другого лыжника Сельга заметила еще издали. Тот поспешал навстречу, по протоптанным ими следам.
А это еще кто? Она остановилась, всматриваясь. «Уж не Ратмир ли?» – мелькнуло. Отправился вслед за братом, паршивец, решил испытать судьбу и себя. Нарушил ее приказ!.. Ну, получит младшенький материнскую ласку – дубьем поперек хребта!
Оказалось, не он. Когда лыжник подошел ближе, Сельга разглядела ладную, стройную фигурку, закутанную в меховую парку, шитую на манер одежды талов. Из-под бобровой шапки с поднятыми ушами ярко блестят серо-зеленые глаза, румянятся круглые щеки.
Заринка… Вот девка – огонь! Ничего не боится! «В точности как я в молодости!» – про себя улыбнулась Сельга.
Девушка тоже ее заметила. Приостановилась, помедлила несколько мгновений, потом решительно двинулась навстречу.
– Здравствуй, Сельга! – Она остановилась в двух шагах. Глянула на старшую с затаенным вызовом.
– И тебе не хворать, красавица. Далеко ли собралась?
– На охоту. Пробегусь вдоль реки, поищу зверье.
– На охоту? – насмешливо, нараспев, удивилась Сельга. – Вижу, хорошо собралась. Основательно. И мешок с припасами за спиной, и войлочная скатка для лежки. Не на один день, вижу, собралась, не на два. Долгая, выходит, охота будет. Уже не до осени ли?
Девушка не ответила, внимательно разглядывая кончики собственных лыж. Интересно ей, не видела никогда своих лыж…
– Ну, чего молчишь, дева красная? Или языком подавилась?
Девушка опять не ответила. Упрямо стрельнула глазами и снова завесила их ресницами. Покраснела вроде бы еще больше.
Сельга сама подумала: и чего насела, чего пытает? Все же ясно без слов, яснее некуда…
– Любишь его? – спросила уже по-другому, мягко и ласково.
– Люблю! – горячо откликнулась Заринка. – Очень люблю! Сил нет – как! Думала – пройдет, забудется, а ничего не проходит, только сильнее…
– Так и бывает… Вижу я, давно все вижу.
– Неужели заметно? – испуганно вскинулась девушка.
– Ах ты, маленькая…
Сельга шагнула к ней, обняла, прижала к себе. Удивилась вдруг – а они, оказывается, одного роста почти! Зара только чуть ниже, на кончик пальца. Сама, внутри, Сельга казалась себе статной, высокой, а на деле выходит – такая ж козявочка, как Заринка!
Она улыбнулась.
– Нет, ты не смейся. – Зара по-своему истолковала ее улыбку. – Я правда его люблю. Больше жизни, больше всего…
– Верю, маленькая. Знаю. Сама была молодой… Только не возьмет он тебя с собой. Обратно погонит.
– Так я не скажусь сразу. Буду идти следом, а на глаза не показываться. Только потом объявлюсь, далеко, в чужих землях. Тогда не прогонит уже!
– Вижу, и об этом подумала. А как заметит?
– Меня-то? В лесу? – озорно прищурилась девушка.
Сельга кивнула. Знала, в лесу Заринка как дома, про таких родичи говорят: каждое дерево дорогу уступит, всякий зверь поклонится. В этом они тоже похожи с ней.
Но ведь отпускать ее…
– Не препятствуй, матушка Сельга! – жалобно попросила Заринка. – Отпусти, а?
Сельга вздохнула. Конечно, она как старейшина может приказать вернуться. И Зара послушается. И должна приказать, нельзя ее отпускать. Но и не отпустить нельзя… Обратно сказать, если бы ей самой, молодой, нужно было бежать вслед за юным, красивым Кутрей – ведь побежала бы, никого не послушалась.
– Сын Любеня тоже хорош, дубина стоеросовая! – вдруг разозлилась мать. Отправился за трижды тридцать земель искать любовь, тогда как настоящая его любовь, истинный подарок богини Лады – совсем рядом, лишь руку протяни. И чего этим мужикам надо, чего их все время тянет как можно дальше?!
– Что ж, иди, коль сердце зовет… – нехотя выдавила Сельга. – Только подумала бы еще раз, птаха моя… Не испугаешься ли потом? Путь далекий, опасный.
– Одного боюсь – потерять его навсегда! Как подумаю, что не увижу никогда больше – жить не хочется, сердце готово остановиться. Веришь, Сельга?
– Верю! Иди! Пусть будут с тобой пресветлые боги, маленькая моя!
Сельга еще раз, крепче, прижала к себе Заринку, поцеловала в тугие щеки, глянула в отчаянные глаза.
Потом долго стояла, смотрела вслед. Ах, птаха, птаха… Ладно, иди за своей судьбой, может, и выходишь. Над упрямством человеческим боги смеются, но упорству – сочувствуют. Помогают таким…
А она, Сельга, будет просить повелителей Прави быть благосклонными к сыну и к этой девочке.
2
Белый жеребец, злой и сильный, с самого утра вел себя беспокойно. Всхрапывал, мотал ушами и гривой, неожиданно приседал на задние ноги и норовил пойти боком. Жалея любимого коня, с которым пройдены бесчисленные дороги войн и набегов, хан Тервел долго терпел его капризы. Наконец не выдержал, с силой ударил между ушами рукоятью плети.
