Теплилась надежда, что они уйдут, подумав, что нас нет в камере.
Видимо, мы родились под счастливой звездой, потому что после второго стука экспансия прекратилась. Мы напряженно вслушивались в тишину, и она словно ласкала нас, убеждая в безопасности.
На следующий день пришли опять, опять стучали, угрожали, но все-таки ушли.
Мы уже издалека различали скрежет тяжелых военных ботинок.
Еды у нас хватало, к тому же мы были люди кофе, а значит, пища не была особенно нужна нам. Нам вообще не нужно было ничего, кроме покоя. Мы эгоистично не интересовались судьбой человечества, пассивно полагая, что от наших усилий ничего не зависит. Мы интересовались друг другом.
Нам были интересны наши миры, а не человеческие или какие-то еще.
– Открой, предатель! – заорали за дверью, мы вздрогнули, бледнея.
Нас вычислили, подслушали, они знали, что мы в камере. Моя женщина спряталась за мою спину и, схватившись за мои тощие плечи, пыталась найти в них защиту.
Она в тонкой алой майке и шортах.
Огромные глаза беспомощно дрожат. Микророт задохнулся в немом испуге.
Пальцы с рисунками на ногтях впиваются мне в кожу.
Прическа, с которой она была в день нашего знакомства, взбалтывает во мне неприсущие обычно ярость и безумство.
Одновременно мне обидно, что она не видит во мне достаточную силу. Непереносимо, чтобы моим совершенством, моим абсолютом обладал кто-то, кроме меня…
Так не может быть! Не понимаю, почему кто-то считает себя правым решить все без нас! Не принимаю никаких аргументов, до меня сейчас не достучаться!
– Вижу, – каким-то образом слышит она меня и горячо шепчет в мое ухо ласки.
На моих коленях карабин. Он полностью заряжен, дополнительную обойму я выменял у соседа на книги, которые ему теперь необходимее, чем нам, ведь он одинок. Инги по-прежнему нет, она в селекционном центре, носит очередного суперчеловека.
Я не умею стрелять, никогда этого не делал, но не думаю, что это сложно.
Продолжаем пить кофе, наполняя эксцентричностью головы.
В дверь продолжают ломиться, обзывая нас грязными словами и обещая суровую кару.
Вспышка искр будоражит наше сознание. Это современное нечто пытается пробить дорогу к нам для разъяренных солдат, у которых своя правда, в корне отличная от моей. Они не понимают исключительности нашего союза, которая делает ничтожными любые, даже самые благородные и человеколюбивые, цели и обоснования.
Я не чувствую сомнений или угрызений совести.
В этот момент во мне нет слабости.
Я хладнокровно наблюдаю, как искры описывают полукруг в области замка, и вот он уже готов вывалиться из стального тела.
На столе – растерзанный рулон свежей газеты. Он полон таблиц и пропаганды, две фотографии мальчиков из когорты новых людей, заостренные лица светятся интеллектом и скрытой глубоко посаженной яростью в глазах.
Моя женщина была в таблицах. А меня – не было.
В панике мы просмотрели таблицы бесчисленное количество раз, но – нет. Третьему сбору нужно было активизироваться в два дня.
Приказ звучал в еще более металлической тональности.
Я тут же подал запрос, приложил заявления добровольца.
Разослал в четыре инстанции в надежде, что они мне помогут. Я не дождался ответа и попытался попасть на аудиенцию, но квадратные лица солдат были непроницаемы. Мне объяснили, что связаться с сильными мира сего сейчас невозможно.
Два дня песком расточились сквозь мои пальцы.
Около двух недель никто не приходил, и в глубине души у меня появилась надежда.
Но они пришли.
Им нужно было мое чудо.
Моя таблетка от синонимов.
Мои возлюбленные разум и тело, которые я не мог отдать ни вместе, ни по отдельности.
Это и вытравило гуманизм из моего сердца.
Искры пропадают, и замок начинает медленно выпадать из двери.
Так же медленно дверь раскрывается, и я вижу солдат, что стремятся к нам, но очень медленно, словно им приходится бороться с чем-то еще, кроме упрямства двух людей и двери.
Не целясь, судорожно жму на курок.
Карабин замечательно справляется со своими обязанностями, за пять секунд я загромождаю проход телами, продолжаю стрелять, пытаясь пронизать доступную часть коридора. Кто-то сползает там по противоположной стене, но оттуда же кто-то прицельно стреляет в меня…
Вижу огонь и понимаю, что он имеет ко мне отношение; тут же оказываюсь сметен несколькими выстрелами на пол. Боль вскрывает разум и тело, но я не кричу, соображая, что это не лучший способ провести последние несколько минут жизни.
Моя богиня взрывает атмосферу воплем. Она испепеляет их ярость своим безумством. Несколько секунд они не решаются к ней подойти, но потом все же делают неуверенные шаги и тянут руки с оружием.
Мой карабин снова взмывает вверх, на этот раз им заняты идеальные пальцы, они приставляют уродливое дуло к совершенной груди и спускают курок.
Окровавленный.
С пола.
Я вижу.
!
Как мигом пустеют ее большие глаза, как она отлетает назад, как ломаются пряди прически о жесткий пол, как очень красивые ноги конвульсивно бьются о ткань. Как алее ее одежды расплескивается вполне естественная кровь, как вместе с нею непонятные рассыпаются по полу шестеренки, как часть странного механизма пытается выпасть из ее некогда безупречного тела.
– Черт! – слышу я, обезумевший в бессилии и горе. – Да она синтетическая…
В исступлении я ползу, пытаясь хвататься за военные ботинки, рассыпаясь на слезы, крик, боль и кровь, мой рот жутко кривится, выплевывая:
– Вы могли оставить ее мне…
– Все равно предатель, – с ненавистью говорит один из солдат и, направив оружие в меня, стреляет еще раз.
– Убейте, – прошу я, хватаясь за эту надежду, лишь бы не чувствовать пожирающих челюстей безмерной тоски. – Убейте…
Не чувствую угрызений совести.
Странно, но я остаюсь жить.
Меня лечат. Я предстаю перед военным трибуналом.
Это очень скучно.
Слышу приговор от людей с холодными глазами и рассудком.
Они тоже пьют кофе.
Слышу, как стучат донышки их чашек о бездушный мрамор стола.
Во время процесса начинаю кричать, срывая с себя одежду, сдирая часы, рвя цепи, как кажется мне, стягивающие мое существо, давящие на него. Меня рвет, я бьюсь в припадках.
Конечно, не от страха.
Приговор суров: пожизненное заключение в одиночной камере, где-то в центре Земли. А где-то наверху, случайно я слышу от охраны, полыхает пожар.
