Гонец прибыл в середине апреля, в последнюю пятницу перед Пасхальной неделей. А в субботу на рассвете они выехали за огромные ворота монастыря и направились на север, к перевалу, который должен был вывести их на другую сторону гор, к Дифлину. Когда они поднялись уже достаточно высоко на открытый склон, небо над ними сияло голубизной. День обещал быть прекрасным.
Легкий влажный ветерок ласково касался лица Осгара. Он вдруг вспомнил тот день, когда много лет назад шел через эти горы, чтобы сообщить Килинн о своем решении остаться в монастыре, и на несколько мгновений внезапно почувствовал себя тем юношей, которым был когда-то. Острота этих чувств поразила его. Он начал думать о Килинн, и сердце его забилось быстрее. Увидит ли он ее?
И все же нельзя было забывать о том, что внизу, в Долине Лиффи, его могла подстерегать опасность: он приближался к полю битвы. Успеет он доставить книгу Бриану и укрыться в безопасное место или тревожные события настигнут и его?
Близилось воскресенье, праздник Входа Господня в Иерусалим. День радости и ликования. Он въехал в Святой город на осле; люди бросали ему под ноги пальмовые ветви, выражая свое уважение, пели ему осанну, называли Мессией. А спустя всего пять дней они его распяли. Не ждет ли и его подобная участь, думал Осгар, когда они ехали через перевал. Быть может, и он, придя из своего мирного убежища и приняв восхваления за свой маленький рукописный шедевр, падет от топора викинга? Судьба порой насмешлива. А может, вдруг подумал он, ему придется встретить героическую смерть, спасая Килинн из горящего Дифлина или защищая ее от банды разбойников-викингов? Вспомнив о Килинн, он почувствовал, как сердце наполняется теплом. Когда-то он не выдержал такого испытания, но это было очень давно. Тогда он был совсем другим человеком.
Он действительно чувствовал себя обновленным. Маленькая книга Евангелий получилась яркой и удивительно живой. Можно было не сомневаться, что король Бриан придет от нее в восторг. Страсть к Килинн, которая помогала ему, вдохновляла его те три месяца, что он работал над ней, и до сих пор это воодушевление в нем не иссякало. Он чувствовал в себе непреодолимое желание сделать что-то еще, никогда прежде он не испытывал такой жгучей потребности творить. Ради этого и хотелось жить. Но в то же время с какой-то спокойной уверенностью он сознавал, что если и суждено внезапно оборваться его земному существованию, то он уже оставил после себя некую маленькую драгоценность, которая, как он надеялся, и в глазах Господа сделает его не слишком насыщенную событиями жизнь более оправданной.
Они миновали высокогорное ущелье и повернули на северо-запад. До наступления ночи нужно было спуститься по склонам, обогнуть широкую бухту Лиффи и пересечь реку по небольшому монастырскому мосту в дюжине миль выше по течению от Дифлина. День был погожий, апрельское небо оставалось удивительно чистым. Уже после полудня они вышли на северные склоны и увидели внизу, на востоке, величественное устье реки Лиффи, а за ним – огромное пространство залива.
И тут Осгар заметил паруса викингов.
Огромная флотилия ладей, двигаясь из-за северного мыса, прошла мимо Бен-Хоута и направилась дальше, в открытое море, где вскоре растаяла в морской дымке. На ближайших к нему квадратных парусах Осгар различил яркие рисунки. Сколько всего там было парусов, он не знал. Он успел насчитать три дюжины, но их, без сомнения, было больше. А сколько же там воинов? Тысяча? Больше? Холодея от ужаса, Осгар смотрел на залив.
В Дифлине не росли пальмы, поэтому в то праздничное утро христиане шли в церковь с самой разнообразной растительностью в руках. Килинн несла пучок желтоцветников.
Зрелище было довольно необычное. Огромный поток прихожан – ленстерцев и дифлинцев, кельтов и норманнов, – с зелеными ветками и букетами цветов, шел по улицам, вымощенным деревом, под пристальными взглядами людей, прибывших на ладьях. Некоторые воины из северных морей оказались добрыми христианами, с одобрением отметила Килинн, и присоединились к процессии. Но большинство из них были то ли язычниками, то ли вообще ни во что не верили. Опираясь на боевые топоры, они стояли вдоль изгородей или в воротах, лениво переговариваясь и попивая эль.
Прошлым вечером их ладьи начали заходить в устье Лиффи. Две флотилии подошли одновременно и являли собой поистине внушительную картину. Ярл Оркни привел викингов со всего севера: с Оркнейских островов и с острова Скай, с побережья Аргайла и с мыса Кинтайр. А вот Бродар, военачальник с иссеченным шрамами лицом, привел с острова Мэн настоящий сброд, собранный, казалось, отовсюду. Беловолосые норвежцы, здоровяки-датчане, светлокожие и темноволосые, многие из них имели вид самых настоящих пиратов. И все они были союзниками, которых король Ленстера призвал сокрушить Бриана Бору. Впрочем, при взгляде на их грозные лица, Килинн жалела, что он не нашел для этого каких-нибудь других людей.
Идя к церкви, Килинн никак не могла решить, что ей делать. Не совершает ли она ужасную ошибку? Теперь она точно знала, что бегство к брату в Дифлин было слишком поспешным и, возможно, бессмысленным. Едва ли король Бриан на этот раз заедет в Ратмайнс, ведь он шел совсем с другой стороны Лиффи и находился далеко от их поместья. Ее старший сын этим утром уже вернулся домой, чтобы присмотреть за скотом. Но, конечно же, больше всего ее занимало совсем другое: почему она не поехала к Харольду. Ее сын на этот счет высказался вполне определенно.
– Бога ради, езжай! – заявил он ей. – Тебе не за что винить Харольда. Никакого отношения к Бриану Бору он не имеет. А ты и так чтила память об отце куда дольше, чем следовало. Да и для Ленстера ты сделала достаточно.
Она даже не знала наверняка, где сейчас Харольд. Остался ли в своем имении или уехал к королю О’Нейлу? Его предложение прозвучало достаточно категорично. Она должна появиться у него к Пасхе, но не позже. Ей казалось, что для любого разумного человека разница в несколько дней или даже недель не столь существенна, но что-то в характере норвежца подсказывало ей, что он будет стоять на своем. Эта черта ужасно раздражала ее и в то же время не могла не восхищать. Если она приедет к нему после Пасхи, его сердце закроется для нее навсегда. О свадьбе можно будет забыть, Килинн знала это.
Она могла признать то добро, что он сделал для нее, могла даже признать свою неправоту, но она не желала, чтобы ею помыкали. А Харольд, сделав предложение именно таким образом, утверждал свою власть над ней, и она не знала, как ей поступить, не потеряв при этом лицо. Принять его условия означало потерять гордость, и она решила повременить, насколько это возможно, и поискать достойный выход.
Но не только это тревожило ее. До сих пор довольно двусмысленное положение Харольда никого не заботило. Все знали, что своей безопасностью он обязан Морану, точно так же, как она, в свою очередь, должна быть обязана ему сохранением своего поместья. Но теперь близилась великая битва, и кто бы ни победил в ней, потери предстояли ужасающие. Если теперь она на глазах у всех покинет Дифлин, чтобы уйти к человеку, который находится под защитой Бриана, а потом дифлинцы Бриана разобьют, ее дезертирство вряд ли будет воспринято благосклонно. Возмездие может быть ужасным. А если она останется и Бриан победит, то окажется в ловушке в горящем городе. Но больше всего ее потрясло то откровенно циничное предложение, которое сделал ей сын перед своим отъездом.
