Это оказался Моран, золотых дел мастер из Дифлина. Осгар не видел его уже много лет, да и прежде едва знал, но у этого человека было такое лицо, которое невозможно забыть. Увидев Осгара, мастер явно удивился, но и обрадовался, а потом объяснил, почему ищет здесь убежища.
– В прошлом году я сделал настоятелю несколько хороших подсвечников, – добавил он с усмешкой, – так что они будут рады дать мне приют.
– И ты действительно думаешь, что Бриан Бору разрушит Дифлин? – спросил Осгар.
– Для этого он слишком умен, – ответил Моран. – Но он преподаст им ужасный урок.
– По-твоему, приюты веры – достаточно надежные места? – поинтересовался Осгар, думая о их маленьком родовом монастыре.
– Раньше он всегда относился к ним с уважением, – ответил Моран.
Они немного постояли молча перед большим рыночным крестом. В Келлсе было несколько таких каменных крестов, покрытых искусной резьбой; как и круглые башни, они стали отличительной чертой островных монастырей. Перекладины креста были заключены в каменное кольцо – такая форма, известная как кельтский крест, восходила ко временам еще до святого Патрика, к римским триумфальным венкам, и перекликалась с древним символом бога солнца.
Однако по-настоящему примечательной особенностью ирландских крестов стала резьба. Иные были сплошь покрыты переплетенными узорами и закрученными спиралями, уходящими в глубокую древность. Келлские кресты были образчиками тончайшей работы: все их поверхности и даже постаменты, на которых они стояли, украшали искусные рельефы: Адам и Ева, Ной в своем ковчеге, сцены из жизни Христа, ангелы и демоны. На постаменте креста, стоящего на рыночной площади, было высечено изображение воинов, идущих на битву. Подобно статуям и резьбе внутри церквей, фигуры на этих огромных крестах были ярко раскрашены. Наконечники копий воинов даже покрывались серебром. Моран с интересом разглядывал рисунок на камне, восхищаясь точной рукой мастера. Пусть размеры здесь были гораздо больше, но это напомнило ему его любимое ювелирное дело.
Они уже собирались возвращаться, когда увидели ее. Сестра Марта стояла у ворот. Осгар тихо выругался.
Она ему нравилась. Средних лет, широколицая, с кроткими серыми глазами, эта монахиня из Килдэра была добрейшей душой. Настоятельница из Килдэра позволила Марте посетить Келлс, чтобы ухаживать за умирающей тетушкой. Но старая леди, о которой шла речь, совершенно неожиданно пошла на поправку, и сестра Марта теперь собиралась возвращаться. Ох, если бы только Осгар недавно, в минуту слабости, не пообещал составить ей компанию на обратном пути.
Конечно, тому были причины. Его пребывание в Келлсе подходило к концу, и, разумеется, он мог бы, не слишком отклоняясь в сторону, пойти в Глендалох мимо Килдэра, ведь проводить одинокую монахиню в такое тревожное время, безусловно, было его долгом. Вообще-то, еще раньше Осгар предполагал к этому дню уже покинуть Келлс, но работа заняла немного больше времени, чем он рассчитывал. И когда он объяснил это сестре Марте, она вполне благодушно приняла его слова, но он отлично знал, что ей очень хочется вернуться к себе, и она уже несколько дней назад осторожно спрашивала его, когда, как ему кажется, он будет готов отправиться в обратный путь. Должно быть, она знала, что работу свою он закончит завтра, и совершенно резонно надеялась отбыть на следующий же день после этого.
Вот только покидать Келлс Осгару совсем не хотелось. Он так мечтал, закончив работу, провести неделю наедине с сокровищами монастырской библиотеки, и конечно же, с книгой Евангелия. Целая неделя блаженных уединенных занятий. Он трудился изо всех сил и заслужил эту награду. А теперь придется выдумывать, как убедить сестру Марту подождать еще несколько дней, и от этого мучиться таким утомительным чувством вины. Вчера, когда пришли известия о тревожных событиях, он уже предлагал немного подождать, пока все не утихнет, но, к сожалению, сестра Марта лишь строго посмотрела на него и сдержанно ответила:
– Я уверена, Бог защитит нас.
Теперь Осгар старался ее избегать.
Услышав его негромкое чертыхание, Моран спросил, чем он так расстроен, и, пока они медленно шагали к воротам монастыря, Осгар вкратце рассказал ему все. И был чрезвычайно счастлив, когда Моран, после того как его представили доброй монахине, вдруг сказал:
– Сестра Марта, я слышал, вы с братом Осгаром собираетесь в Килдэр. Должен вам сказать, в округе сейчас не слишком спокойно. Вот если бы вы смогли немного подождать, мы бы отправились туда вместе. Я еду в ту сторону через пять дней. – Он улыбнулся ей. – В большой компании путешествовать не так опасно.
Вряд ли кто-нибудь смог бы ответить вразумительным отказом на такое предложение, и монахиня, конечно, согласилась, а они пошли дальше.
– Тебе хватит этого времени? – спросил Моран, повернувшись к Осгару.
Целых три свободных дня в библиотеке. Да еще поддержка Морана в дороге, которая действительно могла стать опасной.
– Просто поверить не могу, что мне так повезло, – с улыбкой ответил он.
Оказалось, Моран хотел устроить семью в Келлсе, а потом вернуться в Дифлин, чтобы убедиться, что семья Харольда также в безопасности.
– Но у меня еще есть небольшое дельце в Килдэре, – пояснил мастер, – так что я вполне могу завернуть туда.
Осгар вспомнил большое поместье в Фингале, где он познакомился с отцом Харольда после того давнего нападения грабителей, и почувствовал глубокую признательность к этому человеку, который так пекся о его друге.
– А ты не боишься, что в Дифлине опасно? – спросил он.
– Я буду осторожен, – ответил Моран.
– Если ты собираешься в Дифлин, – сказал Осгар, – может, навестишь и моего дядю с кузенами в монастыре? Я очень надеюсь, что с ними ничего не случилось. Ты мог бы передать им привет от меня.
– Обязательно передам, – пообещал Моран. – Кстати, – добавил он, – думаю, я недавно встречался еще с одной твоей родственницей. Как раз перед моим отъездом она приехала в Дифлин, чтобы найти там убежище, пока ее муж сражается.
– В самом деле? И кто это?
– Она замужем за одним богачом из Ратмайнса. Кажется, ее зовут Килинн?
– А-а… – Осгар остановился и уткнул глаза в землю. – Ну да. Килинн.
Наступил его последний день в Келлсе. До самого утра он с удовольствием упражнялся в рисовании. Если каллиграфия требовала в основном усердия, то рисунок был настоящим искусством. Разумеется, сначала делался набросок. Он мог быть простым или сложным. Пытаться повторить кельтские узоры могли только те, кто хорошо владел геометрией. Но когда набросок вчерне был готов, а потом тщательно перенесен на пергамент, начиналось самое сложное: подбор красок и осторожное, медленное нанесение их тонкими, как иглы, кисточками, что требовало не только невероятного терпения, но и мастерства.
Все краски были очень редкими и очень дорогими. Он обмакнул кисть в красную, чтобы нанести ее на края орлиных перьев. Некоторые оттенки красного делались из свинца, но для изготовления этого требовалась самка какого-то средиземноморского насекомого, причем непременно беременная. Осгар проверил пропорции рисунка с помощью разметочного циркуля. Далее – пурпурный, из средиземноморского растения. Зеленые краски в основном делались из меди. Приходилось действовать очень осторожно. Если бы лист потом остался влажным, медь могла просочиться сквозь пергамент. Белые краски обычно делали из мела. Потом – золото. На самом деле пигмент для золотой краски был желтым, это был сернистый мышьяк, но когда его накладывали на белое, он приобретал металлический блеск и выглядел как золото. Самой ценной и дорогой из всех была синяя ляпис-лазурь. Ее привозили из очень далекой восточной страны без названия, где горы поднимались так высоко, что касались неба. Они были даже выше Альп. По крайней мере, так он слышал.
