Ни одна живая душа не знала о его тайном грехе. Даже на исповеди он никогда не говорил об этом. Хотя сотни раз признавался в грехе похоти и даже гордился этими признаниями, хотя гордость, конечно, тоже грех. И все же, разве утайка секрета не была даже отчасти хуже того, что он так много раз повторял? Есть ли что-нибудь еще, каждый раз спрашивал исповедник. Нет, отвечал он. Лгал. Сотни раз лгал. Однако он не собирался признаваться в своем секрете по той простой причине, что рассказать означало бы расстаться с ним. А этого он не хотел. Ведь это был его талисман. Кольцо Килинн.
Он всегда носил его с собой. Не было дня, чтобы он не прикоснулся к нему, не посмотрел на него. А потом едва заметно улыбался и с нежной грустью прятал кольцо обратно.
Что значила для него Килинн после стольких лет? Темноволосая девчушка, на которой он собирался жениться, когда придет время; девушка, показавшая ему свою наготу. Тот случай больше не возмущал его. Было время, пусть и недолгое, когда он думал о ней как о распутнице, сосуде греха, но ее замужество все изменило. Она стала уважаемой замужней женщиной, матерью семейства и благочестивой христианкой. Должно быть, располнела, думал он. Вспоминала ли она его хоть иногда? Он почему-то был уверен, что вспоминала. Да и как могло быть иначе, если он думал о ней каждый день? О своей любви, от которой сам отказался.
Впрочем, это кольцо было не просто сентиментальным талисманом. В каком-то смысле оно помогало Осгару упорядочить свою жизнь. Если порой он задумывался о том, не покинуть ли монастырь, то стоило ему лишь посмотреть на кольцо, чтобы сказать себе: какой смысл уходить, если Килинн все равно замужем. Если, как случалось раз-другой, его взгляд привлекала какая-то женщина, кольцо напоминало ему, что его сердце давно отдано другой. А если какой-то монах – вроде того юного послушника, что когда-то показывал ему Глендалох, – как будто уж слишком сближался с ним, а он, по доброте душевной, уже был готов ответить ему ласковым взглядом или дружеским прикосновением, стоило только достать маленькое напоминание о Килинн, как прежние чувства к ней тут же оживали, и кольцо словно говорило ему, что он не должен увлекаться на тот путь, по которому шли некоторые из его собратьев. Вот почему ему казалось, хотя когда-то он первый отказался от Килинн, удалившись в монастырь, а после ее замужества и вовсе потерял ее навсегда, что их несбыточная любовь хранит его от куда большего зла, и он даже осмеливался думать, не само ли Провидение мягко направляет его, несчастного грешника, на его одиноком пути, одаряя этим маленьким ослушанием и такой невинной страстью.
До звона колоколов, призывающих на молитву, оставалось еще около часа. Другие монахи уже понемногу тянулись к двери, но Осгар не спешил пойти вслед за ними. Потому что он точно знал, как использовать оставшееся время. В углу, на подставке, лежала огромная книга. Обычно ее держали в ризнице большой каменной церкви, но теперь на время перенесли в скрипторий. Серебряный оклад ее был украшен драгоценными камнями. Осгар взял со стола свечу и подошел ближе, любуясь отблесками пламени в одном из камней.
Евангелие, величайшее сокровище Келлского монастыря. И сейчас он сможет насладиться этой удивительной книгой, которая и привела его сюда два месяца назад. В Глендалохе его каллиграфический дар развился так быстро, что он решил заняться еще и рисованием, в чем также проявил большой талант. В оплату за два месяца переписывания текстов ему разрешили изучить драгоценные иллюстрации в собрании Келлса, и в особенности рисунки в большом Евангелии. Этим Осгар обычно и занимался по два часа каждое утро. Но лишний час был чем-то вроде дополнительной награды. Остановившись у подставки, он уже протянул руку к книге, как вдруг услышал чей-то шепот. Это был старший монах, отвечавший за скрипторий.
– Я уже закрываю.
– Я мог бы позже сам запереть и принести тебе ключ, если можно.
В ответ старый монах лишь презрительно промолчал. Осгар понимал, что спорить не следует. Он вздохнул и, помедлив еще несколько мгновений, вышел наружу.
Ветер утих. В призрачном вечернем свете медленно кружились снежинки и таяли на лице. Осгар быстро оглядел улицу и устремил взгляд к монастырским воротам. Сестры Марты там не было. Да и вообще никого. Было не слишком холодно. Может, вместо того, чтобы идти спать, немного размять ноги и пройтись до ворот? Набросив капюшон рясы, скорее, не от снега, а для того, чтобы скрыть лицо, он пошел вдоль улицы.
Без сомнения, в такие опасные времена любой почувствовал бы себя спокойно за могучими стенами Келлса. Даже под снегопадом он выглядел величественно. Этот раскинувшийся на низкогорье монастырь с его крепкими строениями, каменными церквями и прекрасно вымощенными улицами был не просто обнесенной стенами святой обителью, как Глендалох; подобно многим другим крупным монастырям, он представлял собой настоящий средневековый город.
Насколько знал Осгар, так повелось еще с первых дней проникновения христианства на остров. Потому что когда святой Патрик начал свою миссию, он пришел сюда как епископ. По всей рушившейся Римской империи картина была одинаковой: христианскими священниками и их паствой руководил какой-нибудь епископ, который селился в ближайшем крупном римском городе. И как бы само собой подразумевалось, что даже на далеком западном острове все должно быть организовано примерно таким же образом. Вот только этот остров никогда не входил в состав империи, поэтому и городов на нем попросту не было, и хотя первые епископы-миссионеры старались поселиться поближе к местным королям, все равно кельтские вожди постоянно болтались на их территориях. Римских священников это совершенно не устраивало.
А вот монастыри стали постоянным местом проживания. Там можно было построить церковь, жилые дома, даже библиотеку и обнести все это надежными стенами. Монастырь становился самостоятельным, и уже из его собственной общины выходили хорошо обученные работники, священники и правители. Настоятель мог сам действовать как местный епископ или же строил дом для епископа за крепкими монастырскими стенами. Очень долгое время епископ, который надзирал за Дифлином, имел постоянную резиденцию в Глендалохе. Рядом с монастырями с удовольствием селились ремесленники и купцы, появлялись рынки, вокруг монастырей вырастали целые поселения. И неудивительно, что монастыри на месте первой миссии святого Патрика быстро превратились в главные центры христианства на острове. Вплоть до появления первых прибрежных поселений викингов спустя столетия большие монастыри оставались единственными городами в Ирландии. Точно так же возник и Келлс.
Осгар вышел за ворота, на рыночную площадь. Она была пуста. С одной ее стороны, как священник возле заснеженного ящика для пожертвований, высился красивый каменный крест, а за ним виднелись несколько крытых повозок, белых от снега. Осгар огляделся. Все лавки и мастерские ремесленников были закрыты. Единственным признаком присутствия человеческой жизни в этом безлюдном месте был дымок, поднимавшийся над соломенными крышами окружавших площадь домов, ставни которых были наглухо закрыты, чтобы защититься от снегопада и сумерек. Осгар повернулся, сделал три глубоких вдоха и, решив, что упражнений для него пока что достаточно, уже собрался уходить, как вдруг заметил, что из одной повозки кто-то выходит. Это была не сестра Марта, но все же кто-то смутно знакомый.
