– И что вы сделали? – спросила жена Айлреда.
– Вообще-то, я лгал, – сознался Дойл. – Я хотел защитить его имя, но и собственную гордость тоже. И потому говорил всем, что отправил его во Францию по семейным делам. Но поскольку мы ничего о нем не слышали, я стал думать, что его, возможно, уже нет в живых. Наконец мы кое-что узнали. Его взял к себе в дом один лондонский торговец. Забавно, я ведь даже немного знал того человека. Он взял к себе моего сына и относился к нему как отец – довольно строгий отец – и помог ему начать свое дело, чтобы сын смог со мной рассчитаться. А потом этот торговец заставил сына прийти ко мне и просить прощения. Это был добрый поступок, если вам угодно. – Он помолчал. – И отплатить за такое просто невозможно. Остается лишь принять.
– И вы простили своего сына? – спросила она.
– Простил, – ответил бристолец. – Честно говоря, я был рад уже и тому, что он жив.
– Он вернулся к вам?
– Я поставил ему два условия. Он должен был позволить мне простить ему остаток долга. Ведь в том, что случилось с ним, была и моя вина. Я проклинал себя за то, что был слишком суров с ним. Это я вынудил его сбежать из дому.
– А второе условие?
– Он должен был жениться на той, которую я для него выберу. Ничего необычного в этом нет. Я нашел ему хорошую, порядочную девушку. Они счастливы. – Дойл внезапно встал. – Поздно уже. Спасибо за гостеприимство. – Он повернулся к жене Айлреда. – Долг платежом красен, как говорят. Я подумаю о той девушке и ее родных и утром дам вам знать.
Когда Дойл ушел, Палмер с женой еще долго сидели за столом.
– Я уверена, он ей поможет, – сказала она.
– Не говори ничего Уне, – ответил Палмер. – Давай подождем, посмотрим, что он сделает.
Они еще немного помолчали, пока наконец его жена снова не заговорила:
– Как странно, что его сын поступил так же, как Харольд. И сам Дойл придумал эту историю с поездкой в Лондон, совсем как мы тогда. Только мы всем говорили, что Харольд отправился в паломничество.
– Но его сын вернулся, – мрачно пробормотал Айлред. – Думаю, это я виноват в том, что Харольд ушел.
– Ты никогда не был суров к нему.
– Нет. Я был слишком добр. – Палмер махнул рукой в сторону палат. – Что еще можно сделать, если обкрадываешь своего отца, а твой отец – Айлред Палмер?
Она хотела сказать мужу, что их сын, возможно, жив, но потом решила не бередить эту рану.
– Будем надеяться, – сказала она, – что Дойл все-таки поможет Уне.
На следующее утро Уна подходила к больнице, когда увидела высокого красивого мужчину с рыжеватыми волосами и загорелым лицом. Он спросил, где можно найти Палмера, но девушка не поняла, что его прислал Дойл.
Она хотела показать ему дорогу, но оказалось, что он знает, куда идти. Когда он вошел в ворота, из дверей больницы как раз выходил сам Айлред. Уна вошла во двор вслед за мужчиной и увидела, как Палмер озадаченно смотрит на него. Ей и в голову не могло прийти, что они знакомы. И уж точно Палмер изумился еще больше, когда мужчина вдруг упал перед ним на колени и воскликнул:
– Отец!
Следующей зимой, через девять месяцев после того, как король Англии Генрих покинул остров, дублинский архиепископ О’Тул вызвал отца Гилпатрика в свои личные покои и протянул ему три документа. Прочитав первый из них, молодой священник продолжал смотреть на пергамент так, словно увидел призрак.
– Вы уверены, что это подлинник? – спросил он.
– Никаких сомнений, – ответил архиепископ.
– Интересно, – тихо пробормотал Гилпатрик, – что скажет мой отец…
Год выдался трудным. Разумеется, брак Фионнулы и Рори О’Бирна был вынужденным. Отец девушки твердо настаивал на их женитьбе, и имел на это право. Да и сами О’Бирны были не менее настойчивы.
– Рори не обесчестит род Уи Фергуса, – заявили они.
Присутствие на венчании Брендана О’Бирна, как подозревал Гилпатрик, было необходимо отчасти для того, чтобы Рори не отступил и чтобы вся эта история благополучно завершилась. Все старались сохранить лицо. Обряд совершил отец Гилпатрика. Беременность невесты ни у кого сомнений не вызвала, и хотя в знак дружбы на свадьбе присутствовал сам архиепископ О’Тул, вся семья чувствовала, что безнадежно унизила себя в глазах общества. После того как король отобрал у них земли, это было новым тяжким ударом.
Впрочем, для большинства древних фамилий Дублина настали не лучшие времена, пожалуй, с одним замечательным исключением.
К Айлреду Палмеру вернулся сын. Это было настоящим чудом. Хотя ему и не удалось добраться до Иерусалима, как его отцу, он тем не менее возвратился как деловой партнер бристольского купца Дойла и, таким образом, сразу занял солидное положение в дублинском порту. Теперь он жил в доме на Фиш-Шэмблс. Но самое главное – вскоре после возвращения он женился на Уне Макгоуэн. Могло, конечно, показаться, что он выбрал ее, уважая желание своего отца и особенно своей матушки. А счастливым следствием этого союза стало возвращение тем же летом отца Уны со всей ее семьей, и его новый зять с радостью вернул им их собственный дом, который теперь принадлежал Дойлу. Гилпатрик, хотя и не был достаточно близко знаком с этой семьей, очень радовался их счастью, но особенно он был рад за Уну, которую он однажды спас от худшей судьбы. Но если такой поворот событий лишний раз напомнил ему, что Господь всегда видит всех, то пергамент, который он сейчас держал в руках, словно доказывал, как ни богохульна сама эта мысль, что и Бог иногда отводит глаза в сторону.
Документы, о которых шла речь, были письмами от папы римского. Одно предназначалось архиепископу и подчиненным ему епископам, второе – королям и принцам Ирландии. Третий документ был копией письма королю Англии Генриху.
Самым коротким было письмо к ирландским принцам. В нем рекомендовалось покориться «нашему самому дорогому сыну во Христе Генриху». Вот так папа римский отзывался о человеке, ставшем причиной убийства Бекета! Папа сообщал принцам, что Генрих прибыл к ним для того, чтобы реформировать Ирландскую церковь. И предупреждал, что они должны смиренно и послушно повиноваться английскому королю, а иначе рисковали навлечь на себя папский гнев. В письме к епископам папа говорил о Генрихе как о христианском правителе, который должен избавить Ирландскую церковь от ее ужасных пороков и разложения, и требовал, чтобы они вынуждали к смирению и свою паству.
– Значит ли это, что мы должны отлучить от Церкви любого из наших вождей, которые ему не повинуются, как вы думаете? – в недоумении спросил О’Тул. – Похоже, его святейшество полагает, – добавил он раздраженно, – что все ирландские правители должны явиться на поклон к королю Генриху, которого они не признают.
Но это было еще не самое страшное. Читая письма, Гилпатрик обратил внимание на одно обстоятельство. На выбор слов. Папа использовал в точности те термины, касающиеся феодального подчинения и обязательств, с которыми обратился бы к французским или английским баронам. А помня свой разговор с Бренданом О’Бирном, Гилпатрик понял, как трудно будет объяснить все эти тонкие различия архиепископу.
