* * *
Настал июль, и хотя Альва была слишком слаба, чтобы работать, она, лежа в кровати, все еще читала книги по теме своей диссертации: Спинозу, Локка и Гегеля. Она словно решила просто игнорировать предательское тело.
– Это же сплошные заумности, – сказал я только.
– Они мне нравятся. Мне всегда было интересно разбираться с чужими мыслями.
Я не смог выразить то, что хотел, но она меня и так поняла.
– Если мне действительно суждено умереть, – сказала она, – то уж с поднятой головой. А значит, так же, как я жила, – не бросая читать и учиться.
Тогда я был уверен, что ей очень не хватало ночных прогулок. Часто я представлял, как она ночью призраком ходит по коридорам клиники, и почти желал, чтобы так и было. Чтобы она никогда не стала ходить по-земному, а навсегда скрылась бы в таинственной тьме.
– Как там малыши? – спросила она.
– У Луизы все хорошо. Правда, в последнее время она притихла. Спрашивала, нельзя ли ей прогулять уроки и вместо школы пойти со мной сюда. А Винсент подрался с одним мальчиком из своей команды.
– Посмотри, что он нарисовал.
Альва кивнула на картинку у себя на столике. На ней была изображена она с собакой, очевидно той, что была у моего брата. Рядом Винсент пририсовал черный кружок. Похоже, он использовал все карандаши, чтобы получился такой мрачный тон. «Черный кружок – это смерть», – подумал я, испугавшись.
– Совместное слушание философского курса нам, вероятно, придется отложить, – поддразнила она весело. – Так что ты в очередной раз избежал этой напасти.
Я быстро улыбнулся, но меня пронзил страх, резкий и физически ощутимый, как кулак, с силой воткнутый в область желудка. Боль, которая затянула весь мир в один узел.
Альва взяла меня за руку. Привычное милое чувство, когда ее ладонь зажата в моей руке, обе так ладно складываются одна с другой. Это я понял еще тогда, в красном «фиате» у дверей деревенского кабака. Я просидел у нее до сумерек, затем сел на мотоцикл. Но поехал я не домой, где Марти уже уложил детей спать, а выехал за город. После выезда на шоссе я поднял щиток шлема. Ветер хлестал меня в лицо, и я радовался этому ощущению.
Временами я таким неподвижным взглядом смотрел на дорогу, что все исчезало перед глазами. Тогда я видел, как в школе она подсела ко мне за парту. Рыженькая, робкая, в роговых очках и очень хорошенькая, несмотря на щербатую улыбку. Такая загадочная для меня Альва!
С тех пор я узнал все, чего тогда не знал. Узнал, что эта девочка потеряла сестру, что потом она уедет в Россию и выйдет замуж. Узнал, что она снова встретится со мной и родит от меня детей, узнал про ее ночные походы, а также что со временем она станет замечательной матерью. Узнал, что все кончится болезнью и лечением в клинике. В тот момент, когда Альва села ко мне за парту, ничего из этого невозможно было предугадать. Она была просто деревенской девочкой, севшей рядом с городским мальчиком, который недавно стал сиротой. Начало истории. Нашей истории.
А затем я стал думать о смерти, о том, что раньше представлял ее в виде бесконечных заснеженных просторов, над которыми пролетаешь. И там, где ты касался белого покрова, Ничто наполнялось воспоминаниями, чувствами и картинами, которые ты носишь в себе, и у него появлялось лицо. Иногда то, что возникало, было так прекрасно и своеобычно, что душа окуналась туда надолго, но потом вылетала и продолжала странствие по пути, ведущем сквозь Ничто.
* * *
Однажды в конце июля я оказался один в пустой квартире. Дело было около часа пополудни, в доме стояла непривычная тишина, и я смотрел, как ветер проносится по двору и зарывается в кустах. Несколько часов подряд непрестанно лил дождь, но сейчас сквозь серые тучи стали пробиваться пучки света. Я решил отыскать письмо, которое написал Альве в девятнадцать лет, незадолго до размолвки в наших отношениях. Тогда, после долгих колебаний, я не смог его отдать, сочтя слишком ребяческим и патетическим. Вместо этого я процитировал ей слова моего отца и сказал эту чушь, что она для меня только друг. Ей так и не довелось прочитать эти написанные от руки строки от двадцать шестого мая.
Дорогая Альва!
Надеюсь, тебе понравятся мои рассказы. Если нет, то, пожалуйста, не суди их слишком строго. Кстати, в эти выходные я наконец дочитал книгу «Сердце – одинокий охотник». Теперь я знаю, почему тебе так нравится Маккаллерс, меня эта история тоже не оставила равнодушным. Теперь я хорошо понимаю, почему ты хочешь стать похожей на персонажа из этой книги и ходить после полуночи в кафе. Но, вообще-то, все эти люди, собирающиеся вместе каждую ночь, одержимы беспокойством и немножко изломаны. Так что я надеюсь, ты такой не станешь. Меня, впрочем, гораздо больше затронуло другое: как герой разделяет свою жизнь на внешний и внутренний мир. Над этим я много думал в последние дни, осознав, что то же самое происходит и со мной.
Внешний мир – это то, что другие люди называют реальностью. Мир, в котором мои родители умерли и в котором у меня нет друзей, в котором брат и сестра ушли от меня, даже не оглянувшись. Мир, в котором я выучусь какой-нибудь профессии и затем буду где-то работать. Это мир, в котором я просто не могу поделиться с другими своими мыслями и чувствами и, наверное, кажусь холодным, в котором я утратил часть своей личности, а может быть, и всю ее целиком, в котором в конце меня ждет смерть и в котором у меня порой возникает чувство, что я просто исчез.
Иное дело – внутренний мир, он существует только в моей голове. Но разве все, что вокруг, не в голове? Ты не раз спрашивала, о чем я думаю, когда мечтаю или не слушаю учителя. По правде сказать, я не думаю, я просто существую. Иногда в такие моменты я представляю себе, что мама и папа живы. Например, сегодня во время урока я путешествовал по Италии. С родителями, тетушкой, сестрой и братом – все вместе мы ехали в удобном жилом фургоне. Все представилось мне так ярко, что невозможно передать словами. Мы снова были детьми и ехали вдоль побережья Амальфи, я не могу тебе точно описать, как там пахло лимоном и водорослями, и какого цвета была тронутая осенью листва, и как горели на солнце красные дольки арбуза, которые мы ели. Я мог бы рассказать тебе, о чем мы разговаривали с братом и сестрой, и какими взглядами смотрели на нас родители, и как мы обедали в маленьком итальянском ресторанчике и моя сестра впервые попробовала красного вина из бокала и притворилась, будто оно ей нравится, тогда как на самом деле нашла его отвратительным.
Я, конечно, понимаю, насколько ребячливы эти фантазии. И все же я твердо знаю, что где-то в этой вселенной есть место, глядя из которого, оба мира одинаково истинны – настоящий мир и мир придуманный. Ведь когда все позабудется и пройдет, когда все отодвинется во времени на миллиарды лет и уже ни для чего не останется никаких подтверждений, то станет уже не важно, что из этого было на самом деле. Тогда истории, которые я придумал, окажутся, может быть, такими же реальными и нереальными, как то, что люди обычно зовут действительностью.
