После сладкого дети искали пасхальные яйца, спрятанные Эленой по всему дому. В обществе малышей Элена всегда расцветала, так что я часто и с охотой наведывался к ней с детьми. Но временами я заходил в ее приемную один. Эти посещения начались, как только я узнал, что скоро стану отцом. Причиной была моя неуверенность в способности справиться с этой ролью. Во время наших сеансов Элена говорила мало и только слушала мои размышления о затаенных страхах и боязни опять все потерять. Видя меня насквозь, она по большей части не высказывала этого в словах. Достаточно было одного дружеского и строгого взгляда с ее стороны, чтобы я понял, что она хочет сказать. Я все отчетливее понимал, чего искал и что нашел в ней Марти. Элена была корректором, она чутьем улавливала, когда ты сбивался с правильного пути, и с мягкой настойчивостью возвращала тебя обратно.
Тони в Мюнхен не приехал. Я решил, что лучше не спрашивать о нем сестру. В то время Тони, подцепив на представлении какую-нибудь женщину, делился потом с Лиз впечатлениями, рассказывая ей все до мельчайших деталей, и они вместе этим забавлялись. Лиз прислонялась к его плечу, брала его за руку и давала ему ласковые имена. Но дальше этого дело не шло. Когда же Лиз сама заводила очередного поклонника, она почти переставала общаться с Тони. «Садистка и мазохист», – сострил как-то мой брат, но, по существу, это не было шуткой.
Луиза подбежала к тетушке и уселась к ней на колени. Как в каждый свой приезд из Берлина, Лиз торжественно объявила, что тоже хочет детей. Ей было в это время уже сорок два года, и я думал, что вряд ли она станет матерью.
– Вот и мне надо точно такую же, – сказала Лиз. – Лучше не бывает.
Она поцеловала мою дочь в головку, обе лучезарно заулыбались.
Но хотя моя сестра и делала вид, будто наслаждается семейной жизнью, в Мюнхене она не выдерживала больше двух-трех дней. Помнится, и раньше, когда мы праздновали Рождество у тетушки, она непременно сбегала на какую-нибудь вечеринку, как только все начинало казаться слишком уж гармоничным и благостным, и я вспомнил высказывание Джека Керуака, висевшее у нее над кроватью, когда она была подростком: «Меня интересуют только сумасшедшие, те, кто ведет сумасшедшую жизнь, говорит сумасшедшие вещи, кто хочет всего и сразу, кто никогда не зевает, не впадает в банальность, а горит, горит, горит, как римская свеча в ночи».
* * *
В гостиной стоял хохот. На диване Альва и дети, прижавшиеся клубочком друг к другу. Она почитала им книжку, теперь они дурачились. Мне никогда не надоедало любоваться на Альву в роли матери. Она всегда находила верный тон и, в отличие от меня, точно знала, когда приструнить, а когда пошалить с детьми. Казалось, она хотела дать им все, чего недополучила сама. Дети ее обожали.
Я подошел к проигрывателю.
– Вот послушайте! – сказал я и на миг испытал то радостное замирание сердца, которое охватывало меня, когда я готовился показать брату и сестре что-то особенное. Я поставил альбом. Громкие звуки гитары. Бэк-вокал. Все взгляды обращены на меня.
– Что это, папа?
– Это Битлы, – сказал я. – «Paperback writer».
Луизе, кажется, понравилась музыка. Винсент же в совершенном удивлении покачивал ногой и слушал, подняв брови. Когда песня закончилась, он сразу сказал: «Еще раз!»
В тот день наши дети остались ночевать у Марти и Элены, чтобы мы вдвоем могли куда-то сходить.
– Мы сейчас смотрим фильм, а после я сразу отправлю их спать, – сказала Элена, когда мы вечером позвонили им. – Мы хорошо за ними смотрим.
– Да-да, в этом я не сомневаюсь. – Я едва не рассмеялся.
Положив трубку, я почувствовал на себе взгляд Альвы:
– Ты что?
– У тебя такой довольный вид. Расплылся прямо до ушей.
– Вовсе нет.
– Еще как расплылся. Вон, до сих пор еще видно.
Я взял ее за руку и порывисто притянул к себе:
– Наконец-то мы вдвоем! – я обнял ее за плечи. – Хочешь, оставим детей у моего брата, а сами пустимся в бега?
– Думала, ты никогда не спросишь!
Потом, в ресторане, Альва рассказала мне о лекции, которую ей рекомендовал Марти. В последние годы она с ним подружилась. Нередко, придя домой, я заставал их вдвоем увлеченно беседующими. Иногда я вливался в разговор, но вообще мне нравилось, что они и без меня хорошо понимают друг друга.
– А ты замечал, как они с Лиз похожи? – спросил меня однажды Марти после одной из таких встреч.
В первый момент я не поверил и засмеялся, но впоследствии часто задумывался над этим наблюдением.
Курс философии Альва давно закончила и сейчас работала над докторской диссертацией, между делом она занималась нашим запущенным внутренним двориком. По ее предложению домоуправление устроило во дворе лужайку, а сейчас она хлопотала, чтобы для детей (а заодно и для меня) там поставили качели и домик на дереве.
Но где-то в темных глубинах в ней продолжало что-то вибрировать. Время от времени Альву настигало прошлое: мрачные моменты детства и недоступные моему пониманию московские годы. Иногда ее мучали кошмары, она нервничала и ворочалась во сне, пока я не прижимал ее к себе, тогда она успокаивалась. Я давно убедился в том, что есть две Альвы и невозможно получить одну без другой. Ночные прогулки она, правда, забросила после рождения близнецов, но какая-то часть во мне тревожно ожидала ее исчезновения – на этот раз навсегда.
– Кстати, в твое отсутствие я прочла детскую книжку этого шведа, – сказала она, выглянув из-за карты меню. – Магнуса Как-там-его. Мне очень понравилось.
Я уже привык к тому, что она тайком просматривала рукописи, которые мне давали на редактуру. Тем не менее я изобразил возмущение.
– Что тут такого? – только и сказала она. – Пока приходится ждать твоих текстов, я читаю хоть это.
Должность редактора я получил через издательство, где печатали Романова. Работа, проделанная над его рукописью, им понравилась, и по моей просьбе они порекомендовали меня в одно мюнхенское издательство. Собственным романом я занимался теперь только спорадически. Наверное, я бы давно забросил его, если бы не постоянные напоминания Альвы.
В тот вечер мы выпили немного лишнего, и Альва вспоминала о годах до нашего знакомства, о том, как она в детстве любила кататься с отцом на коньках на замерзшем пруду за их домом. Рассказывая об этом, она вся светилась каким-то внутренним светом. Перегнувшись через стол, я поцеловал ее, затем подлил нам еще вина, и она спросила, уж не собираюсь ли я напоить ее допьяна, а я ответил, что всегда об этом мечтал.
По пути домой она и впрямь немного пошатывалась. Пытаясь ее поддержать, я обнаружил, что и сам уже не тверд на ногах. Хихикая, мы кое-как доплелись до метро.
Ночью я проснулся от слабого шума. Мне снились оживленные сны, и я не сразу вернулся в свое тело. Рядом плакала Альва. Испугавшись, я зажег свет.
