— Обижаться? — Линдхаут расцеловал толстую женщину в обе щеки. — Я ведь очень хорошо вас понимаю! И все мы счастливы, что теперь вы будете постоянно приходить к нам, — вы ведь будете приходить, Кэти?
— Конечно, доктор!
— Ну и слава богу. А сейчас мы поедем домой и как следует отпразднуем!
Кэти сияющими глазами посмотрела на Линдхаута:
— А я накрою на стол!
— Вы не будете этого делать, Кэти, — сказал Линдхаут. — Сегодня этим занимаюсь я — и никаких возражений!
Кэти рассмеялась, коротко и на одном дыхании.
— Вы накроете на стол?! Ах, доктор… однажды я спросила у своего бедного Гомера, верит ли он, что мир будет лучше после большой войны. Он сказал «да» — и ошибся. Но я не ошибусь, если скажу: теперь, когда вы поженились, мир станет лучше — для меня определенно!
А потом подошла Труус. Она обняла Линдхаута и поцеловала его.
— Счастья, большого счастья, Адриан, — тихо сказала Труус. — Till the end of time!
— Это ты попросила сыграть эту песню? — спросила Джорджия.
Труус обняла и поцеловала ее тоже.
— Да, — сказала она. — Это ваша песня, я знаю. Джорджия, прости мне все зло, что я причинила тебе, и будем друзьями. Ты любишь Адриана, и я люблю его. Ты его жена, я его дочь — а теперь и твоя. Будем держаться вместе, как члены одной семьи, да?
А музыка органа все звучала.
Джорджия смогла только кивнуть. Она выглядела очень бледной. Профессор Рональд Рамсей наблюдал за этой сценой из некоторого удаления. Он стоял неподвижно. Его лицо было серьезным…
— Вот, — сказала Труус, передавая Линдхауту маленький пакет.
— Что это?
— Распакуй! Это принесет вам обоим счастье — навсегда!
Линдхаут снял ленточку, перехватывавшую бумагу, и развернул подарок.
— Ах, Труус! — воскликнул он. — Благодарю тебя, сердце мое!
— И я тоже, — сказала Джорджия.
Подарок, размером не больше пачки сигарет и очень плоский, представлял собой золотой футляр. Слева, под целлулоидом, он увидел фотографию «Розовых влюбленных» Шагала — той литографии, которую подарила ему Джорджия шесть лет назад в Вене. На другой стороне очень мелко были выгравированы угломер и циркуль, а под ними, тоже очень мелко, такие слова:
Путь к посвященью
Равен земному,
Порыв к иному
Равен стремленью
Мужей земнородных.
Часть V
Порыв своенравный
1
Линдхаут, очнувшись от своих мыслей, взглянул на наручные часы: 17 часов 03 минуты. 17 часов 03 минуты 23 февраля 1979 года.
Пять минут прошло с тех пор, как он последний раз справлялся о времени. Всего пять раз по шестьдесят секунд. «Время, — подумал стареющий человек со спутанными седыми волосами. — Что может быть ужаснее времени?» Он вдруг представил себе время как рыбацкую сеть. Каждый кусок веревки, отделяющий одну маленькую ячейку этой сети от другой, означает период времени с тех пор, как существует Земля, и тем самым возможно, секунду вечности…
17 часов 03 минуты.
«Он угрожал, — думал Линдхаут, — он заявил, что не позволит мне улететь, если я не приму его. Он сказал, что будет у меня через тридцать минут. Проклятье, сколько еще мне его ждать? — Линдхаут опять взглянул на часы. — Я должен взять себя в руки: с тех пор как капеллан Хаберланд позвонил мне, тридцати минут еще не прошло. Если это был капеллан Хаберланд, — подумал он, и его охватил озноб. — В моем положении нужно все просчитать. А вдруг, враги герра Золтана догадались о том, что он собирается предпринять, и хотят помешать этому, убив меня? — Линдхаут посмотрел на оружие, которое лежало перед ним на письменном столе.
Да, — подумал он, — этот пистолет я ношу с собой с четырнадцатого мая сорокового года. Каждый день, куда бы я ни шел, я ношу его с собой, а ночью он лежит у меня под подушкой. Я не трус, хотя и не герой. Для этого я слишком умен. Боюсь, настоящие, великие, героические герои из героев — все идиоты.
Конечно, если бы люди знали, что я вот уже тридцать четыре года не расстаюсь с этим пистолетом, то большинство из них посчитали бы это патологией. А это патология?»
Это не было патологией.
В тот день, 14 мая 1940 года, когда бомбы с немецких самолетов падали на Роттердам, еврей Филип де Кейзер стоял в полном дыма и пыли подвале рухнувшего дома своего лучшего друга Адриана Линдхаута, который теперь лежал перед ним мертвый. Тогда еврею Филипу де Кейзеру пришла в голову мысль, единственная возможность спасти свою жизнь от немцев и от гестапо — это обменяться со своим другом одеждой и документами и стать арийцем Адрианом Линдхаутом. В ту же секунду он увидел на полу, на некотором удалении от тела Адриана, какой-то темный предмет. Он машинально поднял его. Это был пистолет системы «вальтер» калибра 7.65, который сейчас он держал в руке.
По-видимому, воздушная волна с силой вытряхнула пистолет из кармана одного из лежащих здесь, в подвале. Одного из многих чужих людей, искавших защиты в этом подвале, да, одного из чужих, так как у Адриана не было никакого оружия — это Филип де Кейзер знал точно, и у него самого никогда не было оружия.
Вот лежит его мертвый друг. Вот лежит чужой пистолет. В своей оцепенелости он воспринял это как знамение свыше, когда в слабом свете обнаружил, что на рукоятке пистолета были серебряные инициалы «А.» и «Л.», искусно соединенные между собой по диагонали.
«А.» и «Л.».
Адриан Линдхаут.
Но пистолет не принадлежал Адриану Линдхауту, это точно! Он принадлежал одному из мертвецов, имя и фамилия которого тоже начинались на «А» и «Л» — или на «Л» и «А»…
Да, это было знамение свыше. Он должен взять пистолет и сохранить его, он никому не должен отдавать, он должен носить его с собой повсюду и всегда — вот что означал этот перст судьбы, подумал Филип де Кейзер, совершенно случайно не оказавшийся тоже мертвым. Он обменялся с Адрианом Линдхаутом одеждой, кольцами, документами, часами — всем. Позже, когда подвал откопали, он покинул его вместе с оцепеневшей маленькой Труус, ребенком, который тоже выжил. С тех пор превратившийся в арийца Адриана Линдхаута еврей Филип де Кейзер держал этот пистолет с таинственными инициалами за поясом брюк — и никогда больше с ним не расставался.
«Могла ли Труус тогда видеть, как я поднял пистолет?» — размышлял Линдхаут теперь, спустя тридцать девять лет. Нет, решил он, вряд ли Труус тогда что-то заметила. Потом ему удалось контрабандой ввезти пистолет в Соединенные Штаты и тайком вывезти его оттуда через все контрольные службы, когда он покидал Америку. «Если не существует чего-то свыше, тогда это случайность, — подумал Линдхаут в те леденящие предвечерние часы 23 февраля 1979 года.
