Труус сразу почувствовала себя своей в этом кругу, как будто была знакома с остальными не один год. С радостью она узнала, что весь Берлин гордится Клаудио. Его любили и восхищались им все, кто с ним работал, — равно как и критика, и публика. Великий Болеслав Барлог пошел на риск и пригласил двадцатиоднолетнего Клаудио на главную роль в «Гамлете» Шекспира — и это была сенсация! Билеты были раскуплены за несколько недель до премьеры. А потом и Труус увидела актера Клаудио Вегнера, друга своего детства, а ныне возлюбленного, услышала, слова Гамлета на сцене: «…я любил, как сорок тысяч братьев любить не могут…» Судорожно сжав руки, она подумала: «И я люблю тебя, Клаудио, только еще сильнее, гораздо сильнее! Теперь я счастлива, наконец счастлива!»
28
После премьеры было большое торжество, а около двух часов ночи Труус с Клаудио поехали к улице Курфюрстендамм.
— Ты хочешь в «змеиную нору»? — спросила она.
— Нет, — ответил он. — Сегодня нет. Сегодня я хочу еще выпить с тобой, только с тобой и с Робертом — больше ни с кем.
— Кто это — Роберт?
— Сейчас ты с ним познакомишься, — сказал Клаудио.
У Роберта Фридманна был вновь открытый бар на Курфюрстендамм. Помещение было выдержано в темно-красных тонах, с маленькими столиками, нишами, танцевальной площадкой и полукруглой стойкой. Здесь было интимное освещение и музицировал один-единственный пианист. Когда Труус вошла, в заведении было еще полно гостей, потому что премьера состоялась в одну из пятниц.
Кто-то узнал Клаудио и громко назвал его имя. Многие сразу же зааплодировали и стали его поздравлять. Он очень смущенно благодарил, и и робко улыбался. Те, кто его поздравлял, были на премьере, так же как и Роберт Фридманн, который, одетый в смокинг, подошел к Клаудио, обнял его и расцеловал в обе щеки.
— Великолепно, мой мальчик, — сказал он, — ты был просто великолепен!
— Ах, да прекрати же, — сказал Клаудио. Он познакомил Роберта с Труус.
— Разве он не был великолепен, дорогая фройляйн? — спросил Роберт и спохватился: — Да что же я болтаю! Пойдемте к стойке! Вы мои гости — и никаких возражений. Что будем пить? Виски! Я получил одну бутылку от культурно-религиозной общины!
— Хорошо, Роберт, — сказал Клаудио.
— Вы очень любезны, — сказала Труус. — Вы так любезны, герр Фридманн.
— Знаю, знаю. Но, пожалуйста, не «герр Фридманн»! Меня зовут Роберт, — ответил он, принимая от платиновой блондинки за стойкой бара бутылку и рюмки.
— За вас обоих, — сказал он, прежде чем они выпили.
Тихо зазвучало фортепьяно…
Роберт Фридманн был коренаст и наполовину лыс. Тяжелые мешки под чувственными глазами, большой искривленный нос — все это в сочетании с постоянно улыбчивым ртом составляло одно из самых благодушных лиц, которое только можно было себе представить. Урожденный берлинец, Роберт с 1933-го по 1946 год вынужден был жить в Лондоне. Дела его там шли очень хорошо, но, как только после войны это стало возможным, он возвратился в Берлин — в Берлин 1946 года: в голод, холод, нищету и развалины.
— …Каждое воскресенье утром, — рассказывал Клаудио о Роберте, — он всегда садится в свой старый «фольксваген» и вместе со своей собакой едет за город на орошаемые поля и час мотается по окрестностям. Потом возвращается в Груневальд — он живет совсем близко от меня — и идет к «Толстому Генриху». Это пивная, где он встречается со своими друзьями — несколькими супружескими парами, одной женщиной и холостяками. Они сидят за большим столом без скатерти, пьют пиво и штайнхегер,
[37] а собака получает свою рубленую котлету.
— Клаудио иногда тоже там бывает, — сказал Роберт, с улыбкой обращаясь к Труус. — Вам обоим обязательно нужно туда прийти! Обещаете?
— Обещаем, — сказал Клаудио. — Знаешь, Труус, когда по воскресеньям Роберт встречается со своими друзьями, они рассказывают ему самые свежие анекдоты, сообщают о последних скандалах и вообще обо всех новостях.
— Это для меня самое прекрасное время из всей недели, — сказал Роберт.
— Да, я понимаю, — сказала Труус.
— Вы умная молодая дама, — сказал Роберт. — Да я вернулся бы только из-за одних этих воскресных часов! В эмиграции я все время мечтал о том, как буду посиживать до обеда в пивной. Для меня нет ничего лучше! Здесь, в Берлине, чувствуешь, что ты на месте, что у тебя есть друзья, что ты не чужой… — Он заметил взгляд Труус и добавил: — Я живу один. Моя жена погибла. Она слишком долго оставалась в Берлине, потому что считала, что никогда не сможет расстаться с этим городом.
— Нацисты? — очень тихо спросила Труус.
Клаудио кивнул.
— Это единственный город, где сегодня еще можно жить, моя прекрасная юная дама, — сказал Роберт Фридманн. Он улыбнулся своей печальной иудейской улыбкой, а мешки под его глазами стали еще темнее.
29
Когда наконец они приехали ночью домой, они легли спать вместе. Уже светало, от легкого ветра ветви больших деревьев скользили по окнам спальной комнаты, а вдали просыпался город.
Руки Труус ерошили волосы Клаудио, дыхание ее стало учащенным.
— Да, — почти задыхаясь, говорила она, — да… да… да…
— Я люблю тебя, Труус!
— И я тебя… и я… сейчас… прямо сейчас! — Тело Труус напряглось. — Сейчас! Ах, Адриан, Адриан…
30
Два дня подряд они не говорили об этом ни слова и были друг с другом подчеркнуто внимательны.
На второй день, когда газеты опубликовали большие критические статьи о премьере «Гамлета», где все без исключения превозносили успех Клаудио, Труус не выдержала. Они сидели в кабинете, на втором этаже. Здесь было большое окно, которое выходило в старый сад с множеством деревьев, цветущих кустарников и цветов.
— Мне ужасно жаль, — сказала Труус.
— Что, дорогая? — спросил Клаудио, сидевший за письменным столом перед горой газет.
Она подошла к нему сзади и положила руки ему на плечи. Была вторая половина дня, сияло солнце, пели птицы, и для майского дня было очень тепло, почти жарко.
— Не надо так… — Труус почувствовала, что ее глаза стали влажными. — Ты же знаешь, что я имею в виду. Пожалуйста, Клаудио!
Он поднял голову.
— Конечно, — сказал он. — Прости. — Он притянул ее к себе на колени. — Я только не хотел говорить об этом… не сейчас…
— Но мы ведь должны поговорить об этом, Клаудио! — По щекам Труус бежали слезы. — И именно сейчас! Так… так дальше не может продолжаться! Я… я люблю тебя, Клаудио! Действительно, на самом деле, пожалуйста, поверь мне!
