Линдхаут подавил судорожный зевок и сказал:
— Господин Гублер трижды звонил, чтобы поздравить нас. Пожалуйста, сохраните телеграммы из всех научно-исследовательских центров «Саны». Сплошные поздравления. Это, по-видимому, ожидает всех химиков. Пожалуйста, приведите здесь все в порядок. Поставьте в известность остальных. Мы отпразднуем это… позднее. — Он встал и направился к двери. — Никакой информации в прессу, — предупредил он, обернувшись.
— Разумеется, нет.
— Этим займется «Сана», если сочтет нужным.
— Вы не хотите хотя бы позвонить своей дочери, профессор?
— Сначала я должен выспаться.
— Будьте осторожны во время езды, — сказал Колланж.
Прощаясь, Линдхаут поднял вялую руку. Его спина согнулась, волосы стали совершенно седыми. Он устало поплелся по коридору. Дверь за ним закрылась.
Колланж стал собирать бумаги. Его мысли были далеко… После тридцати лет работы Линдхауту удалось найти синтетический антагонист героина, который в опытах над животными после разового введения снимал в течение семи недель воздействие любой мыслимой порции героина, не вызывал зависимости и по своей химической структуре не имел ничего общего со структурой морфия… После тридцати лет надежд и неудач, счастья и страданий… Снова и снова эта АЛ 4031 испытывалась на обезьянах — здесь и в лабораториях «Саны» по всему миру… Все отчеты подтверждали успех Линдхаута. Человек потратил тридцать лет своей жизни, чтобы найти этот препарат. Тридцать лет… «Мне тридцать восемь лет, — думал Колланж. — Когда я ходил в третий класс школы, Линдхаут уже искал этот антагонист». Он открыл сейф и стал складывать лежащие там бумаги, добавляя к ним новые. Он думал: «Сегодня большой день, самый большой день в моей жизни, самый большой в жизни Линдхаута… Только уставший Линдхаут будет сейчас спать. А я? Ах, если бы была жива Элизабет!»
Линдхаут ехал домой. Он размышлял над одной строфой из «Смерти Валленштейна», которую наконец-то вспомнил:
Я собираюсь подольше поспать,
потому что велики были мучения последних дней…
«Мучения? — подумал Линдхаут. — Нет, не мучения. Мучений не было никогда! Просто время. Я так устал за это долгое время…»
Перед его домом на Тироуз-драйв стояли два автомобиля — «форд» и «скорая помощь». Он испугался: что случилось? Линдхаут вышел из машины и подошел к санитару в белом халате, стоявшему рядом со «скорой помощью».
— А, профессор, доброе утро! — приветствовал его молодой человек.
— Что случилось?
— Нас вызвали, профессор. Мы из смены доктора Аддамса.
— Кто это?
— Доктор Аддамс? Дежурный врач «скорой помощи». Ваша экономка позвонила нам и попросила врача.
— Кэти?! — Линдхаут почувствовал, что ему стало холодно.
— Я не знаю, как зовут даму, профессор. Ваша экономка — это я знаю. Очень старая дама, не так ли?
— Она…
— Она еще смогла позвонить, — сказал молодой человек. — Когда доктор Аддамс вошел, она уже была мертва. Он вынужден был выбить стекло, чтобы попасть в дом.
Линдхаут от охватившей его слабости вынужден был прислониться к радиатору машины «скорой помощи»:
— Но отчего? Вчера вечером она чувствовала себя вполне хорошо…
— Сердце, — сказал молодой человек. — У нее был сердечный приступ, а потом сердце совсем остановилось. Доктор Аддамс приехал слишком поздно. Он в доме, если вы хотите поговорить с ним. Там еще двое моих коллег, с носилками. Мы доставим старую даму прямо в похоронное бюро. Ведь у нее нет родственников, не так ли?
43
— Простой смертный, рожденный женщиной, молодой и беспокойный, распускается подобно цветку и увядает, он бежит словно тень, он живет недолго, он уходит, и ветер не знает его последнего пристанища, — говорил священник.
Он стоял перед открытой могилой, в которую только что опустили гроб с телом Кэти. Могила была на том же самом кладбище, где уже много лет лежала Джорджия. Кэти всегда хотела быть похороненной на этом же кладбище — в старой и очень красивой роще, в земле которой покоилось много добрых и знаменитых людей. 5 октября 1975 года эта роща походила на сказочный заколдованный сад. И здесь листва деревьев была окрашена в золотой, желтый, красный и коричневый цвета. Среди могил с уже увядающими цветами в мягком теплом воздухе сверкали изящные шелковистые нити паутины. Линдхаут никак не мог вспомнить, как называлось время таких летающих паутинок. Но потом в памяти все же всплыло: бабье лето — так называется это в Германии. Ах, как давно он там не был…
Рядом с Линдхаутом стоял Колланж. Они были единственными, кто вместе со священником поехал за машиной, доставившей на кладбище гроб, — очень маленькая траурная группа. «Но ведь у Кэти, — думал Линдхаут, слушая слова священника и не вникая в них, — действительно не было ни одного родственника и ни одного друга — только я, с тех пор как Труус в Берлине. Кэти очень не хватало Труус, она ее так любила. Она была доброй и храброй женщиной, только счастья было мало в ее жизни: рано потеряла мужа, а потом и своего славного сына Гомера. Муж лежит на другом кладбище, не знаю на каком, а Гомер пал в Корее, в октябре пятидесятого. Это было двадцать пять лет назад: тогда Кэти принесла мне телеграмму: „Министерство обороны с прискорбием вынуждено сообщить…“ Да, у Кэти действительно было мало счастья в жизни».
Линдхаут видел, как листья то и дело падали с веток деревьев.
— …чтобы Ты ей все доброе, что она сделала на земле, воздал сторицей, — говорил священник.
«Да, Бог действительно должен это сделать, — подумал Линдхаут. — Но, видимо, Бога нет».
— …чтобы Ты, вечный свет, воссиял ей…
«Почему слишком рано всегда умирают не те люди?»
— …чтобы Ты даровал ей вечный покой и вечный мир…
«И снова я стою перед могилой. Здесь, на этом кладбище, я уже стоял однажды, потом на лесном кладбище в Берлине, когда похоронили Клаудио. Кто будет следующим? Я?»
— …поскольку Ты, Боже, Ты воскресение и жизнь. Кто верит в Тебя, будет жить, даже если он умер…
«Да, конечно, — подумал Линдхаут, — лучшее в человеке всегда остается на земле, я так часто об этом думал и считаю, что это правда. Так много хорошего от Джорджии, и Кэти, и Клаудио — лучшее от стольких хороших людей…»
— …и каждый, кто верит в Тебя, не умрет во веки веков, аминь, — произнес священник.
«Мне надо позвонить Труус и все ей рассказать, — думал Линдхаут. — Всю подготовку к похоронам Кэти взяло на себя похоронное бюро. Я спал почти два дня и две ночи, теперь я снова в форме.
Но Кэти мертва, Кэти мертва. Я должен сказать об этом Труус. Из-за своего долгого сна я выбился из двухдневного цикла. Труус уже ждет моего звонка. Будем надеяться, что она не очень беспокоится. Да нет, иначе бы она уже объявилась. Потом мне, наверное, придется лететь в Базель, в „Сану“. Теперь опять будет много работы: ведь жизнь идет дальше — живем мы или умираем, смеемся или плачем. Жизнь идет все дальше. С нами и без нас. Страшно ли это? Утешение ли это? А если утешение — то для кого?»
