— Это хорошо, благодарю вас! И мои самые сердечные поздравления!
— Не стоит спешить, герр Гублер.
— Что ж, сейчас это действительно всего лишь вопрос времени, обозримого времени. — Гублер рассмеялся. — Самое лучшее из всего, что случилось, — то, что мистер Брэнксом в свое время привел вас к нам!
— Пожалуй, да, — сказал Линдхаут. — Спасибо за ваш звонок, герр Гублер. Мы дадим вам знать, как только появится что-то новое. До свидания! — Он положил трубку и сказал Колланжу: — Соберите собрание, нет — поставьте всех в известность, что никто не имеет права покинуть территорию института, пока не поговорит со мной. Мы действительно не можем сейчас позволить себе рисковать даже малым. Обойдите, пожалуйста, начальников отделов. Я же пока составлю соответствующий текст…
После разговора с Гублером Линдхаут, казалось, забыл, о Труус и этом приват-доценте. Сейчас он снова стал тем, кем был всегда, — одержимым исследователем.
— Так, значит, теперь и Радлер в Вене… — пробормотал он. — А то, что мы так близки к этому… Вы когда-нибудь рассчитывали на это, Жан-Клод?
— Да, рассчитывал, — сказал тот, — но часто и сомневался.
— Как и я! — Линдхаут возбужденно посмотрел на него. — Идите по отделам прямо сейчас! Все письменные материалы — ко мне! Уведомите охрану у ворот: тщательно проверять портфели на наличие документов. Я составлю текст обязательства. Моя секретарша отпечатает и размножит его. После этого может зайти первый химик…
Колланж поспешил к выходу.
Линдхаут сидел за своим письменным столом и составлял текст обязательства хранить молчание. Послеобеденное солнце ярко освещало помещение. Легкий ветер шелестел листвой старых деревьев перед открытыми окнами. Линдхаут шелеста не слышал. Он вообще ничего не слышал вокруг себя. Он снова был одержим работой.
Через полчаса возвратился Колланж:
— Все оповещены.
Линдхаут протянул ему исписанный лист бумаги:
— Отдайте это, пожалуйста, моей секретарше. Послушайте, Жан-Клод, вы помните, как мы с вами познакомились в Базеле? Летом шестьдесят седьмого, восемь лет назад? Чего мы только вместе не пережили с тех пор!
— Да, — сказал Колланж, — чего мы только не пережили! — Он прошел в комнату секретарши и сразу же вернулся.
Линдхаут откинулся на спинку кресла. Он так пристально рассматривал Колланжа, что тот смутился.
— Что такое? — спросил он.
— Это я вас хотел спросить, Жан-Клод. — Линдхаут встал и, подойдя к своему ассистенту, положил обе руки ему на плечи. — Раньше вы мне говорили, что я веду себя смешно из-за Труус. Вы сказали, что уже давно собирались как-нибудь поговорить со мной об этом. Что ж, у меня тоже есть кое-что, о чем я уже давно хотел бы поговорить с вами! До сих пор у меня не хватало мужества для этого… хотя мы с вами масоны… у нас одни и те же взгляды, одни и те же идеалы… — Ему даже не пришло в голову, что он никакой не масон, что он и не Адриан Линдхаут, а еврей Филип де Кейзер, который в полуобвалившемся подвале обменялся со своим лучшим другом Адрианом Линдхаутом, «арийцем», на которого он был так похож, — так вот, он обменялся с ним одеждой и документами. Он не думал об этом и продолжал: — В талмуде есть место, где говорится об одном мудреце… я забыл имя… — Он запнулся.
— Да, и что же? Что с этим мудрецом? — Колланж смотрел на него.
Линдхаут смущенно сглотнул:
— По легенде этот человек проспал семьдесят лет подряд, а когда проснулся, нашел мир таким чуждым, что стал просить в молитвах дать ему возможность умереть. — Линдхаут снова сглотнул. — Я не спал — я видел, как изменился мир, и часто был очень несчастлив из-за этого. Но вы…
— Но я? — спросил Колланж. В листве старых деревьев пели птицы, и это было единственное, что нарушало тишину в послеобеденное время этого жаркого летнего дня. — Что со мной, профессор?
— Каждый раз, когда я вас вижу — это было с самого начала, — мне приходит в голову эта легенда о мудреце, который молился и просил дать ему возможность умереть, потому что не смог вынести перемен в мире. Ведь это странно, правда?
— Да, — сказал Колланж, — очень странно.
— Я тоже однажды думал над тем, как умереть… Но потом я сказал себе: нельзя отказаться от этой жизни, которую я получил не как подарок, а как обязательство, и нужно, по крайней мере, попытаться выполнить это обязательство. А вас…
— А меня, профессор?
— А вас, с тех пор как мы знаем друг друга, я ни разу не видел смеющимся! Я ни разу не видел вас по-настоящему веселым, раскованным, радостным! Вы никогда не были счастливым?
— Был… очень давно, — сказал Колланж.
— И с тех пор никогда?
— И с тех пор никогда. Думаю, что уже не смогу таким быть. Но совершенно определенно я не лишу себя жизни, профессор, потому что думаю так же, как и вы, — ответил Колланж.
— Но что же произошло — тогда, очень давно?
Выдержав паузу, Колланж сказал:
— Я ведь не так молод, как вы думаете, профессор. Я был женат…
— Женаты? И что же? Ваша жена вас обманула? Бросила? У нее был другой мужчина?
Колланж покачал головой:
— Она меня никогда не обманывала. Она была самой чудесной женщиной, которую я когда-либо знал. Она была всем для меня. А я был всем для нее. Я знаю, это звучит ужасно патетически, но вы меня спросили…
— Простите…
— Нет-нет, ничего. — Колланж опять покачал головой. — Я почти рад, что вы наконец спросили о причине моей постоянной печали. Видите ли, профессор, мы очень любили друг друга. «Любить» — это слово стало таким избитым в наше время! Но мы — мы любили друг друга безмерно. Элизабет, моя жена, заболела раком, когда мы были женаты уже год. Ее много раз оперировали. Но уже везде были метастазы. Страшные, невыносимые боли. Она умоляла врачей дать ей морфий, морфий, все больше и больше морфия. Вот… а врачи ей его не давали — они боялись… Тогда… тогда это сделал я…
— Морфий? Вы дали своей жене морфий?
— Да. — Колланж смотрел в пол. — Именно морфий. Я дал ей такую сверхдозу — тайком, конечно, — что она наконец умерла — смогла умереть. Она погребена в Базеле. Я никогда не смогу забыть Элизабет.
Линдхаут долго смотрел на своего ассистента. Наконец он тихо спросил:
— Значит, вы считаете, что больше никогда не сможете быть счастливым?
— Да, — ответил Колланж. — Никогда. Кстати, этого талмудического мудреца звали Хони Хамагол. Вы забыли его имя, профессор. Я — нет.
— Вы знаете эту историю?
— О да, — сказал Жан-Клод Колланж, — о да, я знаю ее хорошо. Я знаю ее наизусть, эту историю…
38
— Собрались трое мужчин. Один — хронический алкоголик. Второй регулярно принимает гашиш, третий — героин. Они направляются к окруженному стеной городу. Идти им приходится долго. Когда они дошли, уже стемнело, и городские ворота оказались запертыми. Алкоголик говорит: «Нужно разбить проклятые ворота!» Наркоман на гашише протестует: «Зачем разбивать? Мы ведь можем совершенно спокойно проскользнуть в замочную скважину!» А героинист сказал: «Давайте ляжем и поспим. Утром ворота ведь снова откроют».
