— Конечно нет, фройляйн Демут! — Хаберланд деланно рассмеялся. — Он химик, которого зовут доктор Линдхаут и которого вы очень напугали. Представьте себе: кто-то приходит к вам и утверждает, что вы не фройляйн Демут, а Мария Магдалена.
Филине тут же перекрестилась.
— Ваше преподобие! — возмущенно сказала она.
— Да-да, хорошо. Вы только представьте себе. Что бы вы ответили такому человеку?
— Я бы ответила ему, что он, должно быть, сумасшедший!
— Вот видите, — сказал Хаберланд.
— Что я вижу? — спросила Филине. Тут ее глаза расширились. — О, — сказала она испуганно. — Вы думаете… Вы действительно полагаете…
— Да! Но, видимо, этот доктор Линдхаут тактичный человек, и поэтому он вам не противоречил. Поэтому он сразу же согласился с вами.
— Потому что он посчитал меня сумасшедшей?
Хаберланд кивнул.
Филине уставилась на что-то перед собой.
— Ужасно, — сказала она. — Ужасно… и это в первый же день. Скажите, не ужасно ли это?
— Это совсем не ужасно, — ответил Хаберланд, — если вы только осознаете, что совершили ошибку. Тогда вы сможете все очень просто исправить. Покажите-ка, какая у вас температура. — Она протянула ему термометр. — Тридцать шесть. У вас нет никакой температуры.
— Возможно, термометр сломан. Я чувствую себя так, как будто у меня жар!
— У вас нет жара, фройляйн Демут. — Хаберланд был на пределе своих сил. — Вы скажете господину доктору Линдхауту, что вы только пошутили и что он должен извинить вас.
— Пошутила? Но, ваше преподобие, даже если он не Мартин Лютер — он же протестант!
Хаберланд поднялся и громко сказал:
— Фройляйн Демут, мы живем в трудное время, и речь идет о том, победит в мире зло или добро. В такое время нет ни католиков, ни протестантов, ни иудеев, ни язычников. В такое время есть только добрые или злые люди.
— А если он опрокинет шкаф, придет сюда ночью и принудит меня… принудит меня с ним… — Пунцовые пятна покрыли щеки Филине. — Вы знаете, что я имею в виду, ваше преподобие.
— Фройляйн Демут, — медленно сказал Хаберланд сквозь зубы. — Он совершенно определенно не будет опрокидывать шкаф и совершенно определенно не будет обижать вас — здесь вы можете быть совершенно спокойны.
Филине снова возразила:
— Но я не хочу, чтобы в моей квартире жил еретик!
— Если вы этого не хотите, — сказал Хаберланд, — значит, сердце ваше слишком мало, и я боюсь, что Господь не будет обрадован этим. И я знаю, что я больше не смогу радоваться вам и приходить к вам.
Филине вздрогнула:
— Вы больше не будете ко мне приходить?
— Конечно, я буду приходить, но только при условии, что вы будете любезны и дружелюбны по отношению к господину доктору Линдхауту!
Филине опустила голову.
— Мне жаль, — сказала она. — Конечно, я не сумасшедшая. Я только иногда путаю то и другое и не знаю, что правильно, а что неправильно. Но вам я верю, ваше преподобие! — Она лучезарно улыбнулась ему и снова почувствовала внутри себя этот странный зуд и биение. — Вам я доверяю! Если вы так говорите, ваше преподобие, то я буду любезной и дружелюбной с господином доктором Линдхаутом. — Она вздохнула и тихо добавила: — Даже если он еретик.
12
— Фантастика! — сказал несколькими часами ранее человек по фамилии Толлек, доктор Зигфрид Толлек. — Абсолютная фантастика, коллега! Средство, которое можно изготовить в лаборатории и которое обладает болеутоляющими свойствами морфия. И которое тем не менее не является производным морфия и, по всей видимости, не вызывает зависимости! У него нет химической структуры морфия! Оно вообще не имеет ничего общего с морфием. Но оно обладает такой же силой воздействия — и явно без опасных побочных явлений. — На докторе Толлеке был белый халат в пятнах, открытая белая рубашка, легкие летние брюки и сандалии. Сейчас он покачивал тяжелой головой. — Снимаю перед вами шляпу, коллега. Это объясняет, почему наше руководство так поощряет вас в ваших исследованиях. Вы великий человек!
— Ах, прекратите же! Мне просто повезло, — смущенно сказал Линдхаут, в то время как Толлек похлопал его по плечу и после этого пожал ему руку.
— Везет только прилежным, коллега! Я польщен, что теперь вы будете продолжать работать в этих помещениях!
Однако некоторое время назад Толлек, не зная о научном достижении Линдхаута, чувствовал себя значительно менее польщенным.
Директор Химического института на Верингерштрассе, профессор доктор Ханс Альбрехт представил обоих мужчин друг другу. Линдхаут сначала пришел к нему, чтобы сообщить о своем прибытии в Вену.
— Для вас приготовлено место в отделе господина Толлека, — сказал Альбрехт, высокий, стройный мужчина с тонко очерченным лицом и изящными руками. Его голос звучал умиротворяюще спокойно, он излучал достоинство, человечность и безопасность. Линдхаут сразу же нашел его чрезвычайно симпатичным человеком. — Мы все обдумали. У коллеги Толлека вы будете устроены лучше всего, там вам будет спокойнее и у вас будет больше места. — Он спускался вместе с Линдхаутом с третьего на второй этаж института по широкой лестнице с низкими ступенями.
Послеобеденное солнце освещало лестничную клетку. Пахло различными химикатами. Здание было очень большим, здесь работало много людей, которые учили и учились. По пути на второй этаж Линдхаут увидел группу студентов, среди них несколько поразительно красивых молодых девушек. Все были в белых лабораторных халатах. Затем им встретился высокий стройный мужчина лет сорока. Директор института положил руку на плечо Линдхаута.
— Очень кстати! Я сразу же могу вас познакомить, — сказал он. — Герр Линдхаут, это мой заместитель, коллега профессор Йорн Ланге, руководитель отдела физической химии. Герр Ланге, а это господин доктор Линдхаут, которого мы ожидали из Берлина.
— Рад, очень рад, герр Линдхаут. Будем надеяться, что вам у нас понравится. Естественно, я слышал о вас. Ваши достижения великолепны, коллега, действительно великолепны!
Линдхауту бросилось в глаза ожесточенное выражение его лица. Отрывистым голосом Ланге сказал:
— Вы потеряли в Роттердаме все.
— Да.
— Скверно, скверно… но уверяю вас: фюрер никогда не хотел этой войны!
— Будем надеяться, что скоро все пройдет и мы сможем спокойно работать, — сказал директор института профессор Альбрехт.
Двусмысленная фраза заставила Ланге застыть.
— Всего хорошего, герр Линдхаут! Хайль Гитлер! — Он заспешил по лестнице вверх.
— Вы его разозлили, — сказал Линдхаут.
Спускаясь по лестнице, Альбрехт взял его за локоть и очень тихо сказал:
