— Около часа назад.
— Что это значит?
— То, что она звонила около часа назад. — Он откинулся в кресле. — Она страшно смутилась, когда я сказал, что она поехала с тобой в Ричмонд.
Она поморщилась:
— Ты шпионишь за мной?
— Что? Позвонила она.
— Зачем?
— Ей нужна рукопись лекции о Бертране Расселе. Лекция начинается в девять часов. Ты по ошибке захватила с собой рукопись. Она попросила меня передать тебе, чтобы ты обязательно вернула ее до девяти часов.
Труус долго молчала. Потом она резко откинула голову назад — так, что ее светлые волосы всколыхнулись. Она глухо сказала:
— Хорошо, я была в Ричмонде не с Дороти.
— Но ты была в Ричмонде? — Он казался себе дураком, несчастным, но очень справедливым.
— Да, я была в Ричмонде, и не одна. Ведь ты обязательно хочешь это знать, не так ли? Я была там с одним молодым человеком… — Она больше не могла выдержать взгляда его усталых глаз, встала, подошла к бару и налила себе спиртного. — Ты чего-нибудь выпьешь? — спросила она через плечо.
Он молчал.
— Значит, нет. — Она стоя сделала большой глоток и облокотилась о стойку, выпятив бедро. — Я обманываю тебя, Адриан. — Снова глоток. — Слишком теплый. Где тут лед? — Она нашла, что искала, и продолжила: — Я обманываю тебя уже несколько месяцев.
— С кем?
— То с одним, то с другим. Это не любовь. Люблю я тебя, и всегда буду любить. Это похоть.
— Труус!
— Похоть, — повторила она, прислонившись к бару.
Он рассматривал ее ноги.
— У тебя петля спустилась, — сказал он и опять почувствовал себя идиотом.
— В машине это легко может случиться. Да и к тому же мальчик был дикий, как молодой бык. Спорю, что у меня по всему телу синяки.
— Труус! — крикнул он. Теперь он уже не мог скрыть дрожания своих рук.
— Труус! Труус! Труус! — передразнила она. — Разве я не сказала, что все они мне безразличны? Разве я не сказала, что всегда буду любить только тебя? Да или нет?
Он кивнул.
— Скажи это! — закричала она.
— Да, — сказал он и почувствовал себя униженным, страшно униженным.
Она подошла к нему со стаканом в руке. Глядя на него сверху вниз, она сказала:
— Я делала это осторожно, чтобы не причинить тебе боль, Адриан. Эта дура Дороти… Нет, это я дура. Я действительно случайно сунула к себе эту проклятую рукопись по Расселу! Ну да ладно, все равно бы ты все узнал. Давай забудем об этом.
— Не говори так, — сказал он приглушенно. — Прошу тебя. Ты все, что у меня осталось на свете после того, как умерла Джорджия.
— И ты все, что у меня есть на свете, Адриан. Но сколько тебе лет? И сколько лет мне?
— Ах так. — Он отвернулся.
— Не отворачивайся! Посмотри на меня! Посмотри на меня, Адриан! Я значительно моложе, мне нужно… мне это нужно больше, чем тебе. Это чисто биологическая потребность. Понимаешь, я видела, как это тебя утомляет, какой ты все время усталый, какой изможденный, я знаю, какая на тебе ответственность, как на тебя надеются. В том числе и я — да, я, еще больше чем сейчас, могла тобой гордиться. Но когда я заметила, что ты принимаешь стимулирующие средства, да к тому же еще такие сильные, — я испугалась…
— Ты заметила… когда?
— Еще год назад, Адриан. Ты ведь такой неаккуратный. Ты везде раскидываешь свои вещи. Я просто не могла не увидеть адверсол и все остальное снадобье, появившееся позднее! Я ничего не сказала, чтобы не обидеть тебя. Я никогда, никогда не хотела тебя обижать… — Она поставила стакан на журнальный столик и, опустившись перед Линдхаутом на пол, положила руки ему на колени. — И ты ведь ничего не заметил, правда?
— Да, — сказал он.
— Видишь! И если бы Дороти сегодня вечером не… Ведь все шло так хорошо… ты был счастлив со мной…
— А ты — с другими.
— Неправда! — закричала она. — Другие! Это были молодые мужчины… Для этого они хороши, да, конечно… но говорить с ними, спорить, как я могу это с тобой? Никогда, Адриан, никогда!
— Но для этого… — сказал он.
— Да. — Ее взгляд стал упрямым. — Для этого. Для этого они были лучше. Извини. Конечно, ты еще не старик. Но ты все же значительно старше и измучен работой, и все твои средства больше не помогали…
— Когда мы спали вместе… — беспомощно начал он.
— Спали! — Она пожала плечами и взяла со столика стакан. — В постели это… это все же не любовь! В постели это что-то совсем другое…
— И ты не могла это получить от меня?
— Я получала!
— Не лги, Труус! Ты никогда раньше не лгала!
— Хорошо, я не буду лгать. В начале — да, в постели было чудесно, так хорошо, как ни с кем другим, ни до, ни после. Но с годами, Адриан, мой бедный Адриан — я ведь должна сказать правду, — с годами это стало ослабевать…
— Я и сам стал слабее.
— Не важно. Я… я оставалась неудовлетворенной.
— Ты отвратительна, Труус, — сказал он.
— Да? Возможно, ты прав. Но пожалуйста, поверь мне Адриан, — я любила, действительно всегда любила только тебя… И буду любить до самой смерти. Ведь это гораздо важнее, чем то, другое! Другое мне может дать каждый мужчина!
— Труус…
— Да?
— Ты можешь мне сделать одно одолжение?
— Любое, конечно… любое!
— Тогда убери руки с моих коленей, встань и иди спать, — сказал Линдхаут. Зазвонил телефон. Он поднялся так резко, что Труус упала на бок. Стакан вылетел у нее из рук, и жидкость стала впитываться в ковер. Она так и осталась лежать неподвижно, с некрасиво согнутыми ногами. Линдхаут снял трубку и назвался. Она не могла понять, кто говорил.
— Алло! — сказал Линдхаут. Сквозь шум помех девичий голос спросил номер его телефона и его фамилию, а потом сказал:
— Минуту, профессор. Трансатлантический разговор, соединяю…
Раздался моложавый голос, говоривший по-немецки со швейцарским акцентом:
— Профессор Линдхаут! Мне жаль, что я так поздно побеспокоил вас, но дело очень срочное!
«Когда я познакомился с Петером Гублером, президентом „Саны“, ему было шестьдесят три года, сейчас ему должно быть под семьдесят», — подумал Линдхаут и озадаченно произнес:
— Герр Гублер…
— Вы узнали мой голос! — Гублер засмеялся. — Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Старый тюфяк давно должен бы быть на пенсии или в могиле! Но я все еще не там! Я все еще работаю!
— Кто это? — спросила Труус, не поднимаясь с ковра.
