В этот момент зазвонил телефон.
Линдхаут вздрогнул и уставился на аппарат.
Телефон звонил… звонил… звонил.
«Я должен снять трубку, — в отчаянии подумал он, — должен, должен…»
Он поднес трубку к уху. Сразу же наружу вырвался женский голос:
— Анита, только представь себе, теперь у нас есть доказательство — у адвоката и у меня! Мой муж меня обманывает! С одной аптекаршей! У доктора Прилла есть фотографии, свидетели. Все что хочешь! Я как раз у него в бюро! Я сразу же звоню тебе, ведь я же тебе обещала, помнишь? Алло!.. Алло!.. Почему ты молчишь, Анита?
— Вас неправильно соединили, — обессилено сказал Линдхаут и положил трубку. Выругавшись, он опять налил себе виски и выпил. «Только один глоток, — подумал он. — За испуг».
«Мой муж обманывает меня…»
Ревнивая жена… Что теперь будет делать эта женщина, которую я не знаю, которая живет где-то здесь в Вене, в полуторамиллионном городе? Устроит ли она своему мужу сцену? Будет ли она кричать, плакать, бушевать, проклинать его? Что мне до этого? Я ведь вообще ее не знаю, ни ее, ни ее мужа. И все же. И все же…
И я ревновал в своей жизни. Джорджию своей ревностью, своим недоверием я довел до смерти, я виновен в ее самоубийстве, да, да, именно так, я виновен. А потом, позднее… Труус.
Труус… когда это было? Не важно. Примерно через полгода после того, как у Брэнксома был приступ слабости в моем доме в Лексингтоне, полгода спустя после смерти Габриэле, в то время, когда Брэнксом принимал все новые и новые меры безопасности… Тогда я устроил Труус сцену, отвратительную сцену. Я все помню… Уже давно между нами все было не так, как вначале. Слишком одержим работой, я уже не мог оставаться достаточно резвым в моем возрасте. Труус никогда не говорила об этом.
Я любил ее, вожделел ее. Но вечерами я был изможден, устал и разбит. Адверсол больше не помогал. Я пробовал принимать другие, более сильные средства — тщетно. И по мере того, как мои силы шли на убыль, во мне росла ревность. Да, я ревновал Труус. Она была очень внимательна ко мне тогда и сказала, что я должен беречь себя, что она на меня не в обиде, если я редко выхожу с ней вечерами, что для нее и для меня будет лучше, если каждый снова будет спать в своей комнате.
На меня это подействовало как удар плетью, потому что до того мы всегда спали вместе в моей кровати.
Что мне было делать?
Я согласился. И она стала вечерами уезжать и возвращаться очень поздно. А я, я должен был сидеть дома и не мог себя заставить идти спать, хотя именно в те месяцы нуждался во сне более чем когда-либо, — в институте было так много работы. Нет, я бодрствовал, я ждал Труус — далеко за полночь, когда она возвращалась домой с концерта, из театра, из кино. Ее все время сопровождала подруга, говорила она, коллега из университета. Я знал эту подругу и долгое время верил тому, что говорила мне Труус. До того момента, когда однажды вечером Труус снова уехала, а эта коллега — Дороти Карлтон, профессор философии, как и Труус, — неожиданно позвонила…
— О, профессор Линдхаут, извините! Я, наверное, разбудила вас, — сказала Дороти.
— Я еще работаю, — сказал я. — Что случилось?
— Труус по ошибке захватила мою лекцию о Бертране Расселе.
[66] Я только хотела ее попросить завтра обязательно принести рукопись. Моя лекция начинается в девять.
— Я передам ей, мисс Карлтон, — сказал я и добавил: — Когда она вернется домой.
— Ее нет дома? — Дороти была в страшном смущении.
— Нет, — сказал я.
— Где же она?
— Она ведь поехала с вами в Ричмонд в кино, мисс Карлтон, — ответил я спокойно. — Она смотрит с вами фильм «Кто боится Вирджинии Вульф?».
— О боже, — сказала бедная Дороти. — О боже, как неудачно…
— Что, — спросил я.
— Что я позвонила. Ах, это так неприятно.
— Почему неприятно?
— Да потому что я не поехала с Труус в Ричмонд… Теперь вы будете думать, что она болтается… с каким-нибудь мужчиной… Вы будете нервничать… Вы не должны! Труус поехала с другой коллегой! Совершенно точно! Она только перепутала наши имена! Или, возможно, вы подумали, что Труус сказала, что она едет со мной…
— Нет, — ответил я. — Труус сказала, что едет с вами, мисс Карлтон. Я это знаю абсолютно точно.
— Но я же не… я имею в виду… Да, она хотела ехать со мной, это верно, но потом у меня не оказалось времени, и тогда она поехала с другой подругой, теперь я вспомнила!
— Очень любезно с вашей стороны, что вы хотите защитить Труус, мисс Карлтон.
— Защитить? От кого? Зачем? Она действительно сначала хотела поехать со мной. О боже, как я все запутала!
— Вы не должны лгать, мисс Карлтон. Я отец Труус. Не нужно меня обманывать! Труус взрослая женщина. Она может делать все, что хочет. Доброй ночи, мисс Карлтон, — сказал я и положил трубку. И в страхе подумал: «разве так ведет себя отец дочери, которой за тридцать? Никогда в жизни. Что теперь должна думать Дороти? Что я наделал, проклятый идиот!»
Вспомнив об этом вечере, Линдхаут, одиноко сидевший в тиши кабинета в своей венской квартире, снова схватился за стакан.
Да, — думал он, — час спустя приехала Труус. Она была очень удивлена, что я еще не спал. И я был очень любезен с ней, очень сдержан и спросил ее, как им с Дороти понравился фильм «Кто боится Вирджинии Вульф?»…
7
— Ты еще не спишь? — испугалась Труус, войдя в комнату, но мгновенно взяла себя в руки, улыбнулась и поцеловала Линдхаута в щеку.
— Я работал. — Он старался сохранять спокойствие, и это ему удалось. — Ну как? Понравился фильм?
Труус уселась в кресло и сбросила туфли.
— Великолепно… эти Тейлор и Бартон… Можно подумать, что и у них в жизни все происходит так же… сцена с винтовкой… знаешь, он вдруг понимает, что больше не может выносить свою старуху, берет винтовку, подходит к ней сзади, целится в голову и нажимает на спуск — а из дула вылетает пестрый зонтик из бумаги и открывается! Грандиозно… дух захватывает!
— Мне тоже нужно обязательно посмотреть это.
— Да, обязательно, Адриан.
— На автостраде сильное движение?
— Я бы не сказала.
— Ты довезла Дороти до дома?
— Да, конечно. Что за вопрос?
— Да так. Она ведь звонила.
Он увидел, что она опять испугалась, и это его обрадовало.
— Дороти? Когда?
