В том же июле 1918 года к белым переходит начальник штаба 3-й армии, бывший подполковник А. Л. Симонов. В сентябре к белым, предположительно, перебегают начальник штаба 4-й армии, бывший подполковник В. И. Булгаков и уже третий командующий 2-й армией, В. П. Блохин, а также командующий 4-й армии А. А. Ржевский – впрочем, информация об этих событиях крайне скудна и противоречива, дальнейшая судьба упомянутых персоналий тоже неизвестна.
В конце концов 5 октября 1918 года новый главнокомандующий РККА, бывший полковник И. И. Вацетис разослал по фронтам категорическое распоряжение: «Приказываем всем штабам армий республики и окружным комиссарам представить по телеграфу в Москву члену революционного Военного совета республики Аралову списки всех перебежчиков во вражеский стан лиц командного состава со всеми имеющимися необходимыми сведениями об их семейном положении. Члену Реввоенсовета товарищу Аралову принять по соглашению с соответствующими учреждениями меры по задержанию семейств предателей и о выработанных мерах сообщить революционному Военному совету для всеобщего объявления»[292].
В этой ситуации недоверие к военным специалистам как со стороны большевистских военных руководителей, так и со стороны красноармейцев выглядит вполне объяснимым. Кадровые офицеры довоенной службы, ставшие к концу 1917 года генералами и полковниками, в основной своей массе являлись выходцами из цензовых сословий – дворянства, купечества, казачества, городской интеллигенции. Эти сословия могли иметь очень разный уровень благосостояния, но их объединяло отсутствие ограничений на доступ к образованию и на избирательные права – последнее, в частности, давало возможность широкого участия в политической жизни на местном, земском уровне. Кроме того, все они имели уровень жизни, неизмеримо больший, чем простой крестьянин, зачастую сами не осознавая масштабов этой разницы. Отсюда логично вытекали неприязнь и недоверие крестьянско-солдатской массы к «офицер<а>м» и «интеллигентам», ставшая одной из движущих пружин Гражданской войны. Столичные большевики, сами выходцы из интеллигентов, побаивались этой ненависти и тоже с трудом осознавали всю ее глубину.
Здесь следует упомянуть еще один миф. Среди современных историков, особенно тех, кто откровенно симпатизирует «белой» стороне, существует убежденность в том, что большевистское руководство всячески третировало и унижало военспецов из бывших офицеров, сделав их бесправными автоматами. В действительности Троцкий и руководство военного ведомства, прекрасно понимая, что лояльности из-под палки не добьешься, предприняли все усилия для «защиты» спецов от третирования и подчеркнутого недоверия. Так, 1 января 1919 года комиссар Полевого штаба (а по совместительству член РВСР и начальник Разведывательного управления) С. И. Аралов, сам бывший штабс-капитан, получил от Троцкого такую вот телеграмму:
«Считаю необходимым напомнить, что [вы] обязаны подписывать оперативные приказы Главкома, не входя в рассуждения и целесообразность. Что касается его административных распоряжений, внушений и выговоров, то вы несете ответственность наравне с Главкомом»[293].
Таким образом, на комиссаров возлагалось лишь внешнее наблюдение за деятельностью военспецов, с их вмешательством в оперативную работу Троцкий боролся всеми силами. Заметим, что аресты оперативных работников, как правило, являлись инициативой контрразведывательных органов и ВЧК. Такие аресты были явлением частым, но отнюдь не массовым; в большинстве случаев за недоказанностью обвинения дело заканчивалось освобождением и возвращением на службу – примером тому служит история вполне реального изменника Носовича, без особых проблем вырвавшегося из «кровавых лап Чека».
Количество расстрелянных военспецов было не слишком велико, вдобавок большинство из них, поняв, что разоблачены, уже не стремились скрывать свою деятельность – ее охотно описывал и спасшийся Носович, и осознавший невозможность спасения Лундквист. В конце концов, для офицера, ненавидевшего большевиков, умирать под маской лояльности к ним казалось просто неприличным. Лишь много позже, с конца 20-х годов в белой эмиграции утвердилась мысль, что всех, расстрелянных большевиками за измену, в целях пропаганды лучше объявить невинными жертвами, а их показания – выбитыми под пыткой.
Тем временем 11 сентября приказом Реввоенсовета республики действия Южного участка завесы и Северо-Кавказского военного округа наконец-то были объединены созданием Южного фронта. В состав фронта вошли уже сформированная на балашовско-поворинском направлении 9-я армия, переименованная в 10-ю армию группа войск Царицынского фронта и сформированная на границе с оккупированной немцами Украиной (брянское, курское и воронежское направления) 8-я армия. Позднее, 3 октября, Северо-Кавказская армия была переименована в 11-ю, а войска Астраханского района – в 12-ю армию.
Военным руководителем фронта был назначен П. П. Сытин, с 30 августа руководивший Южным участком завесы. Разделяя позицию высшего руководства РККА, Сытин с весьма большим недоверием отнесся к царицынскому руководству – так, в докладе от имени Высшей военной инспекции[294] (в которую Сытин входил на этот момент) указывалось, что «должность командующего 10-й [то есть Царицынской] армией – вакансия». Сытин явно не желал видеть на этой должности Ворошиова – не удивительно, что Климент Ефремович платил ему тем же самым.
Вдобавок в документе про ситуацию в районе Царицына не говорилось вообще ничего. Напрашивается предположение, что Высшая военная инспекция ею не сильно интересовалась, воспринимая этот район как «мятежный», который в первую очередь надо привести к повиновению, а потом уже заниматься его реорганизацией. А поскольку Царицынский участок был наиболее опасным (отступать здесь было некуда, падение города автоматически влекло за собой крах всего фронта), вполне понятно, почему «царицынцы» затаили обиду на военное руководство республики. Пользуясь тем, что штаб фронта их игнорировал, Ворошилов и Минин продолжили командовать своими войсками от имени штаба Северо-Кавказского округа. Лишь через несколько дней находившийся в Москве Сталин добился объединения штабов – 17 сентября был официально утвержден состав командования Южным фронтом, куда вошли Сытин, Сталин, Ворошилов и Минин.
Сытин все-таки прибыл в Царицын – и 29 сентября, на первом же заседании Военно-революционного совета Царицынского фронта, Сталин и Ворошилов при поддержке Минина поссорились с командующим фронтом, поддержанным членом РВСР Мехоношиным. Причиной разногласий стали полномочия комфронтом в деле назначения командующих армий и трактовка соответствующего распоряжения РВСР. Здесь Сталин и Ворошилов проявили свое традиционное недоверие к «старым спецам». С другой стороны, нельзя не признать, что их предложение о переносе штаба фронта из Козлова ближе к центру активных действий было достаточно разумным.
К этому времени первый штурм Царицына был отбит, положение на фронте стабилизировалось. Казаков Фицхелаурова удалось отогнать от железной дороги Балашов – Камышин, хотя дорога от Царицына на Поворино все еще крепко находилась в их руках. Южнее меридиана Камышина фронт в целом проходил по реке Иловле и далее по рубежу реки Дон вплоть до Верхнекурмоярской – здесь противника вновь удалось оттеснить за Дон, несколько улучшив положение даже относительно июльского. Сальская группа опять занимала район Котельниково, Ремонтная. Именно тут вновь было сосредоточено основное внимание штаба округа, не отказавшегося от планов восстановления связи с Северо-Кавказской армией.
